О, уже не крейн, уже называет по фамилии. Прогресс!
А насчет дэйрдринов, решивших заняться банальным рэкетом, я, конечно, не имел представления. Но я имел представление о том, что вынимать кирпичики из стены власти Санкструма надо очень аккуратно, чтобы стена, чего доброго, не завалилась на тебя самого.
— Норатор переживет кратковременное падение торговли, Анира. Ну а когда начнется война — я смогу разделаться с дэйрдринами, ибо у меня… — я сделал значительную паузу, — у меня имеется новое, могучие оружие.
Ее брови взметнулись в немом вопросе, но я покачал головой — мол, нет, не скажу, военная тайна. Она хмыкнула.
— И, конечно, войну ты намерен закончить быстро?
— По возможности быстро. Чем меньше длится война — тем меньше потерь. И людских, и денежных…
— Ты не ответил, зачем тебе возрождать династию?
— Считай, что я искупаю грехи Растаров. Пожираю их. Все, что они сделали, все, что они не сделали — будет искуплено моим правлением. Разумным, милосердным, взвешенным.
Наступила пауза. Анира размышляла. Я стоял, все так же опираясь о кованую спинку кресла. Сквозь зеленую ткань штор сочился свет умирающего дня.
Вдруг владычица Гильдии ослабила ворот камзола, распустила тугую шнуровку. Ужатая грудь освободилась, натянула коричневато-красную ткань… Взгляд, направленный на меня, стал… мурлычущим, о, женщины умеют так мурлыкать глазами… без звуков, без слов. Взгляд обещал. Взгляд манил.
— Я не слишком привечаю мужчин на любовном ложе, Торнхелл… Но с тобой могла бы попробовать… С той поры, как Энике сгинула в Лесу Костей… Мне холодно и одиноко… Так порой одиноко, ты не представляешь. Хочется свернуться клубочком под одеялом, и чтобы кто-то был рядом, кто-то согрел меня, так крепко согрел…
Энике. Девушка с кнутом, которым она обещала снять с меня всю кожу. Еще та упырица. Анира молча смотрела, возбужденно дыша, вернее, конечно, имитируя возбужденное дыхание. Матовая кожа щек розовела, губы полуоткрылись, обещая… Эта женщина умела притворяться и использовала все шансы, чтобы выкрутиться с наименьшими потерями — или вовсе без потерь. Угрозы, посулы денег не помогли? Так почему бы не использовать похоть? Просто еще один ход в споре хозяйствующих субъектов.
Она подалась ко мне, обходя стол, но — резко отстранилась, подбежала к стеллажу, схватила новую бутылку и, наполнив бокал до краев, выпила залпом. Стукнула бокалом о стол. Капли вина на ее губах напоминали кровь. Раздался смешок. Потом — заливистый хохот.
— Тебя ведь не купить на такие простейшие игрушки, Торнхелл!
Я смолчал. Она кивнула в такт своим мыслям.
— И не купить деньгами. Любыми деньгами.
— Очень хорошо, что ты это поняла.
— Ради чего же ты действуешь? Раньше, еще в первую нашу встречу, я бы сказала: ты хочешь наложить лапу на все, вообще на все что есть в Санкструме, но… Нет, нет, это не так! Так ради чего же ты все это затеял? Ведь Санкструм даже не твоя родина! Искупить грехи Растаров? Чушь! Скажи мне истинную правду!
Я пожал плечами.
— Я тут родился. Повторно. И после всего что я тут пережил… я принял ответственность за судьбу этой страны. А страна эта в очень скверном состоянии. Я уже говорил там, в шатре Аджи, — я хочу наказать плохих и вознести хороших, и принять законы настолько умеренные, чтобы они позволили жить всем, а не только избранным… — Я умолчал про концепцию «эффекта бабочки», при котором бесконтрольное обогащение таких вот Анир, автоматически вгоняет в нищету массу людей.
— Ты подрезал мне крылья. Я упала. Но ты меня не жалеешь.
— Конечно, нет. Жалость унижает. И больше всего — жалость унижает сильных.
— Это правильно. Нет, ты не жалеешь. Свет Ашара! Если бы я увидела жалость в твоих глазах — я бы тебя убила. Но ты и не хочешь меня уничтожить… Ты не топчешь с наслаждением. Я не вижу сладостного триумфа в твоих глазах! Ты хочешь… чтобы я продолжала жить!
У меня чудовищно ломило затылок. Нервишки, чтоб их. Ну, и не стоило после виски хлебать вино.
— Ты милосерден, Торнхелл… Но по-своему…
То, что я предлагал, не укладывалось в концепцию ее мира — есть или быть съеденным, и от этого она ощущала замешательство, я видел это по ее взгляду. Я предлагал ей понимание идеи милосердия, искаженного, но действенного, и — разумного.