Но и выводить войска нельзя — в таком случае повторится все то, что было после Хасавюрта.
— Мы сейчас живем только зачистками, — рассказывает командир спецназа Фидель. — Если чистим село постоянно — там относительно спокойно. Как месяц–два зачисток нет — все, лучше не соваться. Ты хотел ехать в Грозный? Мой тебе совет — не надо. Его уже месяца два не чистили. Я, например, не езжу, боюсь. И в Шали не суйся — совсем оборзевшее село.
Первого марта двухтысячного года в Аргунском ущелье погибла шестая рота Псковской десантной дивизии. Как погибла «шестерка» — отдельный разговор. Я был тогда в ущелье, в двадцати километрах от них. Мой батальон стоял под Шатоем. Ночью мы слышали, как они умирали, но не могли им помочь: приказа выдвигаться не поступало, хотя мы ждали этого приказа, были готовы. Двадцать километров — это три минуты на вертушке, на бэтээре — три–пять часов. Через пять часов мы могли бы быть там, но приказ так и не поступил.
Бой шел больше суток. За это время подмогу можно было бы перебросить с Кубы. Кто- то сдал их, десантников.
С наступлением сумерек садимся в Курчалое. Считается, что это один из наиболее опасных районов, хотя и равнина. Впрочем, и здесь война тоже сильно замедлила свой бег. Последняя диверсия была в этих местах два с половиной месяца назад. Двадцать третьего декабря на фугасе подорвалась БМП тридцать третьей питерской бригады. Снаряд был заложен прямо на полотне дороги и разорвался под самой машиной.
— Сейчас терпимо, — говорит исполняющий обязанности комбрига полковник Михаил Педора. — Обстрелов давно не было. Да и фугасы уже не так часто закладывают. Но штуки по три в месяц инженерная разведка все же снимает. Как правило, по утрам — ставят ночью. Кто? А черт его знает. Местные, наверное…
Мертвая бэха, накрытая брезентом, стоит на краю вертолетной площадки. Башня оторвана, днище вывернуто розочкой внутрь корпуса. Острые полосы рваного металла загибаются в небо как раз в том месте, где были ноги оператора–наводчика.
Рядом с этой бэхой стоит еще одна — сгорела неделями раньше. Тоже накрыта брезентом. Очень похоже на трупы. В разгар боев их так же складывали на краю взлетки и накрывали брезентом, только погибших было в десятки раз больше.
На КПП бригады перед выходом висят два плаката: «Солдат! Не разговаривай с посторонними, это опасно!» и «Солдат! Ничего не поднимай с земли, это опасно!».
— Бывает, что взрывчатку прячут очень искусно, — рассказывает Педора. — Идет боец по улице, смотрит — коробка валяется или мяч детский. Он ногой — а там светочувствительный датчик, и полстопы нет. Такие сюрпризы уже специалисты устанавливают.
Лучше военных придумывать слоганы и плакаты не умеет никто. В Ханкале уезжающих на зачистки бойцов отеческим напутствием провожает плакат «В добрый путь!».
Езжу, езжу по Чечне… Нет, все не то. Наверное, и правда война заканчивается. Может, мое солдатское чутье на гиблые места меня обмануло и действительно пора открывать тут санаторий? Здесь же уникальные серные источники, чуть ли не все болезни мира можно вылечить в гейзерах равнинной Чечни. Солдатом я вылечился так в Грозном от язв, которые пошли у меня по коже от грязи, холода и нервов. Только тогда к источнику можно было подобраться исключительно ползком. А теперь на гейзерах построены автомойки, местные делают на бесплатной горячей воде свой маленький бизнес.
Наверное, и вправду скоро мир.
В штабе тридцать третьей бригады находится пост рядового Романа Ленудкина из Питера. Он не снайпер, не пулеметчик и не мехвод[37]. Ленудкин — компьютерщик. Его пентиум–сотка стоит в «бабочке» и работает от бензогенератора.
Когда мы взлетаем, я припадаю к стеклу иллюминатора. Снова охватывает ощущение двойственности. Там, в ночной Чечне, сейчас стоит мертвая БМП. На броне еще не отмыта кровь, вытекшая из оторванных ног наводчика. А рядом, буквально в ста метрах, в штабной «бабочке» сидит программист Ленудкин и долбит по клавишам своего компьютера.
Вертолет зависает над небольшой площадкой на плоской лысине холма под Ножай- Юртом. Секунду–другую машина держится в разряженном воздухе, потом полторы тонны гуманитарки берут верх над трехтысячесильным движком. Фюзеляж начинает бить крупная дрожь, двигатель работает с ощутимым напряжением. Почти не сбросив скорости, машина тяжело ударяется о землю. В стойках шасси что–то трещит, по лопастям бежит ударная волна — вот–вот отвалятся.