В один из забегов Минька учудил — взял да и свалился в обморок. Тепловой удар. После этого случая сослуживцы долго смеялись над ним: «Не оправдал ты доверия, Майкл. Единственный негр на всю армию, и тот фальшивый, жару не переносит».
Через год ребят из его призыва начали отправлять в Чечню. Набирали только добровольцев. Минька долго решал: ехать, не ехать. С одной стороны, эта война ему была совершенно не нужна. Но с другой стороны. В Ставрополе ему оставалось служить еще год, в Чечне — вдвое меньше. Минус отпуск. Итого — пять месяцев против двенадцати. И он решил ехать.
Но, к его величайшему удивлению, в Чечню его не пустили. Цвет кожи, из–за которого десантный покупатель в военкомате принял его с распростертыми объятиями, на этот раз сыграл с Минькой злую шутку. «Мало ли что, — говорили ему командиры. — Ведь ты же черный. Свои же и пристрелят».
— Зато чеченские снайпера не тронут, — возражал Минька. — И вообще, это дискриминация по расовому признаку. Я буду жаловаться в ООН! Почитайте Ремарка. У него самые классные разведчики — негры, нас ночью не видно.
Ремарк ли сыграл свою роль или же просто Майкл всех достал, но девятнадцатого августа девяносто девятого года он в составе разведроты уже был в Ханкале. Так началась его война.
Воевал Минька, как и жил, легко, не задумываясь. От приказов не увиливал, но и на рожон не лез, памятуя, что инициатива наказуема. Сидение на блокпосту чередовалось с выездами, разведрейдами, засадами.
Черная кожа не помогала: «чеховские» снайпера никак не хотели признавать его своим. Но Миньке везло, русский ангел–хранитель, скооперировавшись с неведомыми гвинейскими духами, оберегал его.
Однажды, когда Минька в очередной раз трясся на броне, он увидел, что на правом берце у него опять развязался шнурок. Этот шнурок всегда развязывался. Минька наклонился, чтобы завязать его. И остался жив. Пуля прошла у него над головой и скрылась в зеленке. Единственная пуля, выпущенная снайпером, который из общей солдатской массы выбрал себе в жертву самого заметного — черного.
А в остальном черная кожа не мешала Миньке. Тот инцидент с вэвэшниками оказался единственным за всю войну — больше за араба его никто не принимал. Иногда только в шутку кто–нибудь из друзей напевал песню Агутина: «Просто так, прохожий, парень чернокожий». Менин не обижался. Да и те парни, вэвэшники, приходили потом извиняться, магарычились. Магарыч Минька отдал ротному — спас он его тогда.
— Мне повезло, у меня были классные командиры, — говорит Минька. — Ротный наш, Герой России капитан Миненков или капитан Яцков, например. Они нас многому научили.
За пять месяцев своей войны Минька дважды был представлен на «Отвагу», но медали так и не дошли, затерялись где–то по дороге.
Дембельнулся Минька девятого января. Приехал в Серпухов и опять погрузился в тихий провинциальный омут.
Мы сидим с ним в скверике, пьем пиво. Минька рассказывает за жизнь.
— Ко мне часто журналисты приезжают, — говорит он. — Пишут потом, что кричу во сне. Чепуха. За полгода Чечня мне ни разу и не приснилась. Да и не думаю я о ней. Чеченский синдром меня вообще не мучает.
Легкости своей и веселого отношения к жизни он не утратил даже на войне.
— Скажи, Менин, а что означает твое имя? — спрашиваю его.
— У нас имена ни хрена не значат, — смеется Минька.
Да, похоже, его Чечня осталась в прошлом. Хотя… За полгода гражданской жизни на работу Минька так и не устроился. Проживает деньги, заработанные на войне. Собирается устроиться в охрану, но без большого желания — неинтересно.
— Меня вот что беспокоит, — говорит Минька, разглядывая мир сквозь зеленое стекло бутылки. — Пьем мы тут много. Не только я — все. А что еще делать? Скучно.
И что–то прорывается из глубины его черных глаз, какая–то необъяснимая тоска. Может, несмотря на все уверения, это все–таки Чечня засела в душе и глядит оттуда волком, знающим, почем фунт лиха. Может, это его будущее, которое могло бы быть другим, но получилось таким, какое есть. А может, светится из его глаз Атлантический океан, огромный и синий, каким он видел его в Гвинее, когда еще был жив отец, а сам Менин бегал голышом и разговаривал по–французски.
P. S. Перед отъездом мы зашли к Менину домой отобрать фотографии для материала. А когда уже прощались, пожимая руки, дверь в комнату открылась, и на пороге показался. еще один Минька, только помоложе. Я захлопал глазами. А Минька усмехнулся: «Это брательник мой, Лоран».