Он все осознал.
— Уверен, она начнет здесь обслуживать всех подряд. Ее повяжут и, разумеется, она тут же сдаст меня… потому что она изменилась, говорю тебе, и обязательно на меня настучит… А прикинь, что после ее вдруг решают вернуть в Париж, притом что перед отъездом я специально проинструктировал свою сестру. Вот это будет номер. Если только я там ее снова увижу, я сделаю для них прикроватный коврик, можешь не сомневаться, легавые получат от меня прикроватный коврик целиком из кожи, которую я сдеру с жопы Анжелы перед тем, как окончательно от нее избавиться.
И он двумя руками нарисовал у моих ног большой квадрат.
Все бойцы вокруг, за исключением агонизирующих, веселились, слушая, как он поливает свою подружку. Естественно, им было глубоко плевать на болтовню Каскада, в смысл его тирад никто не вникал, карты же куда интересней, а еще лучше целый день харкаться и выдавливать из себя по капле мочу в судно в ожидании весточки из тыла с новостями, что все идет хорошо и скоро наступит мир. Между тем пушки к 15 июля настолько приблизились, что стали уже серьезной помехой. Теперь в общей палате приходилось говорить очень громко, предельно громко, иначе названий карт было не слышно. Днем небо буквально полыхало, и даже когда ты закрывал веки, перед глазами продолжало маячить красное пятно.
На нашей улочке, к счастью, было поспокойнее. Поворачиваешь направо и где-то через пару минут выходишь к Лис. По дороге, с которой тянули бечевой суда, можно было пройти к другой стороне насыпей, обращенной к деревне, это было самое тихое место во всей долине. Поля, исполненный покоя зеленеющий склон, и на нем овцы. Мы с Каскадом садились и наблюдали, как они жрут траву. Канонады было практически не слышно. Над водой — тишина, судоходство отменили. Порывы ветра, сотрясавшие кроны тополей, словно раскаты смеха. Напрягало только, что свист птиц напоминал о свисте пуль. Но мы с Каскадом об этом не говорили. С тех пор, как появилась Анжела, меня не покидало ощущение, что Каскад находится, возможно, даже в большей опасности, чем я.
Направление вдоль дороги, с которой тянули бечевой суда, для перемещения войск не использовалось. Транспортный поток был перекрыт. Темная спокойная вода и сверху кувшинки. Солнце начинало сиять и тут же мрачнело из-за малейшего облачка. Слишком уж оно чувствительно к мелочам. Понемногу я стал приводить в порядок свои шумы, тромбоны — с одной стороны, закрываешь глаза — и вступают органы, а барабан — в такт ударам сердца. Если бы не постоянные головокружения и приступы тошноты, я бы приспособился, но мне еще с огромным трудом удавалось заснуть по ночам. Нужно думать о чем-нибудь приятном, расслабиться, отстраниться. Что тоже существенно утяжеляло мою жизнь. У Каскада, в отличие от меня, таких проблем и близко не было. Я бы с радостью согласился, чтобы обе мои ноги сгнили, только бы не мучиться с головой. Он этого не понимал, обычно бывает трудно понять, почему других на чем-то так клинит. А ведь даже тишина полей — это полная лажа для того, у кого постоянный грохот в ушах. С таким же успехом я бы мог предаваться музицированию. Может быть, страсти наподобие тех, что одолевали Л’Эспинасс, способны были сделать мою жизнь менее обременительной? Или же есть еще китайцы, которые получают удовлетворение от пыток.
Мне определенно не хватало чего-нибудь столь же безумного, чтобы избавиться от мучительной зацикленности на своей голове. Если бы я чем-то таким увлекся, у меня появилось бы занятие поинтересней. Нельзя сказать, что я совсем перестал что-либо соображать, но как только у меня хотя бы слегка подскакивала температура, со мной творилось что-то непонятное. К тому же я слишком мало спал, из-за чего мысли все время путались у меня в мозгу. Я не мог ничего тщательно обдумать и довести до конца. Именно это в каком-то смысле меня и спасло, если так можно выразиться, поскольку иначе для меня наверняка вообще все бы там и закончилось. Я бы не стал ничего откладывать. Позволил бы вмешаться Меконию.
— Сельские виды убаюкивают, — говорил Каскад, глядя на луга. — От них клонит в сон, хотя легашей и тут хватает. А у меня даже имя связано с лесом. На самом деле я никакой не Каскад, и фамилия у меня не Гонтран, меня зовут Жюльен Лессуан.
Вот такое признание он мне выдал. Прежде чем мы ушли. Он находился под впечатлением. На обратном пути мы предпочли обойти стороной переулок возле расстрельного загона. Выбрали тихие улочки, те, что рядом с монастырем. Правда и там мы не чувствовали себя в безопасности, тишина обманчива. Пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы отбросить сомнения и идти посредине мостовой.