— Уже починил, — сообщил Лёшка. — Плёвая вещь, натура-дура.
— Я даже не успел побриться, — с сожалением обронил Александр. — Ладно, скоренько пожуём, да и в путь.
Он открыл дверцу и заглянул в кабину. Его вещмешка не было. Перевёл взгляд на Лёшку. Тот стукнул себя по лбу:
— Вот натура-дура!..
Он не успел продолжить. Рывком открылась правая дверца кабины, перед лейтенантом вырос человек в красноармейской форме, лет тридцати пяти, высокого роста, крепкого сложения. Его суровый взгляд не располагал к мирному разговору. На уровне груди Александра был наставлен его родной ТТ. Налётчик громко и властно заявил:
— Ну-ка, руки подняли! Я из тех, кого вы называете власовцами, и сейчас обоих уложу. Можете не сомневаться.
Видя поражённые таким оборотом лица людей, он злобно ухмыльнулся:
— Хотите понять, за что?.. За то, что вы, коммуняки, сослали в архангельские леса мою семью, расстреляли отца и старшего брата, мать уморили с голоду! Мать! Понимаете?! Теперь я ваш судья. Уж лучше с немцами вас бить. И мой приговор короткий: кровь за кровь!
Он почти кричал с надрывом, слюна брызгала с губ. Ему точно нечего было терять. И откуда он взялся, непонятно. Но от этого захваченным в плен было не легче.
Единственное, что уловил в его монологе Александр, упоминание Архангельска. Лейтенант сделал успокаивающее движение рукой вниз, хотя кровь била обухом в виски:
— Погоди-ка. Можно вопрос перед казнью?
— Говори кратко.
— В каком спецпоселении находилась ваша семья?
— Тебе это зачем?
— Выслушай меня.
— Ну, выскажись перед смертью.
— Моя семья тоже была выслана в архангельские спецлагеря. Прошёл и Сухое озеро, и Кожеозерский монастырь, и посёлок Душилово.
Во взгляде палача отразилось сомнение.
— А теперь стреляй! — сказал Сабатеев, тяжело дыша. — Всё равно по твоему пути не пойду. Я сражаюсь за Родину! И она у нас с тобой одна. Только учти: власти меняются, а мы будем убивать друг друга? Где здравый смысл?
Власовец скривился:
— Ты коммунист!?
— Нет, я из семьи верующих, выслан «за колокола» — звонил в церкви.
— Стой! Меня на побасенках не проведёшь! В вашей армии беспартийные в офицерах не ходят. Выкладывай партбилет!
— Я же сказал, что беспартийный.
— Не брешешь? Ну-ка проверим. Отвечай: как фамилия коменданта на Сухом озере?
— Зенов, — уверенно ответил Александр.
— А в Кожеозерском монастыре?
— Пантелеев.
— Что случилось с комендантом Зеновым?
— Он женился на репрессированной, его арестовали, и он застрелился.
— Ух, ты! Браво. Почти заслужил доверие. Считай, вам повезло, — он указал на молчавшего Лёшку. — Кажись, впервые допустил просчёт… В одном ты не прав: не Душилово, а Тушилово, хотя этот лагерь истинно душегубка.
— Не зря его так называли, — кивнул Александр.
Власовец ещё сомневался, хотя ствол чуть опустил.
— Ладно, расстанемся по-хорошему.
Он протянул левую руку лейтенанту. Это походило на проверку. Но Сабатеев вполне понимал боль человека после того, как сам прошёл через истинный ад на Земле. Без колебаний подал свою ладонь. Увы, в другой обстановке ему самому пришлось бы стрелять в этого человека, хотя ему не хотелось бы.
Уходя, власовец вынул патроны из обоймы, бросил оружие в ноги лейтенанта:
— Возьми и не оставляй без присмотра, командир. Мешок твой в кузове. За харчи спасибо: поел от пуза.
И лесом-лесом он скрылся в сумерках.
— Вот это натура-дура, — просипел Лёшка. — Как же вы верно ввернули про спецлагеря. Неужели вправду?
— Много хочешь знать, — повернулся к нему Александр. Он задрал подбородок и прижал ладонь к груди — сказывалась контузии, когда казалось, будто не хватает воздуха при волнении. — Какого хрена бросил мешок в кузов? Ладно, хватит рассусоливать, догоняем колонну.
Пока тряслись по просёлку, Сабатеев курил в окно и зло корил себя: «Растяпа! Надо же так опростоволоситься. Сам отдал врагу оружие!». Не помогало и самооправдание, что расслабился — мол, тяжко таскать пистолет на поясе. А он, зараза, незаметно залез в кузов под брезент.