Пока был жив отец, Василий Петрович Головин, уважаемому старику удавалось сдерживать своего сына Семёна от любых необдуманных действий, разговоров или даже помыслов. Авторитет главы рода Головиных был незыблем. Но отец преставился, а у Семёна была жена Ульяна Фёдоровна, в девичестве Шереметева. Вот она во многом и повлияла на мужа, стремясь хоть чьими-нибудь руками отомстить за разгром рода Шереметевых. Да и сам Семён Васильевич переживал за то, что вся работа, самоотверженная служба его предков, как и умершего отца — всё бесполезно, ненужно, не пригодится уже его сыновьям, чтобы занять достойное место при власти.
Упразднение местничества было крайне спорным моментом. Это понимали все. И государь уже много раз откладывал принятие столь важного решения, как отмена старой местнической системы. Но Дмитрий Иванович не раз упоминал о такой возможности, сам, да и с помощью Захария Ляпунова, изучая реакцию общества. И, главное, боярства.
На самом деле местничество в определённый период существования русского государства сыграло важную роль, охраняя общество от смут и междоусобных войн. Ранее Московское княжество представляло собой лоскутное одеяло из ещё недавно бывших независимыми княжеств и территорий. Добиться выхода в элиту было крайне сложно, даже будучи дворянином или из боярских детей. А вот каждый боярин знал, что он нынче работает на свой род, и что его сын будет занимать важные посты, как и предки, ибо все заслуги и чины записаны в местнические книги, по которым раздавались должности. А ещё местнические споры заменяли в России дуэли, потому и убыли знатнейших и часто умнейших людей не происходило. Это давало хорошие возможности в кадровой политике. Но всё меняется, и местничество становится всё более негативным явлением.
Время шло, и русское государство становилось более централизованным. Возможно, в том числе опричнина Ивана Грозного также была ответом на устаревающую социальную систему. При той политике, которую проводил Дмитрий Иванович, местничество не могло являться ничем иным, как пережитком, тем более, что многие знатные рода либо пришли в полный упадок, либо исчезли вовсе.
— Ну, что, бояре? Сказывал я вам, что не станет почитать Димитрий Иванович славные рода, на которых веками держалась Русь, и без которых её и не было вы вовсе, — вещал собравшимся Шейн. — Пошто служим, живота своего не жалея, коли дети наши не продолжат труды на благо Отечества и своих родов? Коли ничего не делать, так и останется одно — ждать, когда сыны наши кланяться начнут худородным. Нынче государь ещё слушает нас с вами, а завтра что? Мой сын станет кланяться казачонку Болотникову, аль Луке Мартыновичу, роду племени которого неизвестно?
Все собравшиеся слушали Шейна невнимательно, Семён Васильевич Головин так и вовсе с некоторой брезгливостью. Головину и вовсе не пристало быть под Шейном. А остальные устали слушать одно и то же. Всё было понятно, они потому здесь и находились, что осознавали для себя катастрофу.
Были здесь и те, кто просто хотел мщения, например, Андрей Васильевич Сицкий по прозвищу Жекла или же Иван Романович Безобразов. Они были из тех, кто жаждал мести и держал эту жажду внутри уже больше десяти лет. И Сицкий, и Безобразов не являлись идейными заговорщиками. Просто они с приходом Дмитрия Ивановича к власти потеряли влияние и были отставлены с должностей. Оба были воеводами, один в Угличе, другой в Ярославле, и оба лишились своей службы после проверки, устроенной государем. А ведь воровали не больше других.
— Ты, боярин Михаил Борисович, дело предлагай! Мы все знаем, что плохо, а что хорошо в империи нашей, — высказался Иван Тарасьевич Грамотин.
Нынешний приказной боярин Грамотин привык уже к тому, что на него смотрят, как на недостойного, поэтому не стушевался и под взглядом Шейна. Грамотин был как раз из тех чиновников, котором на свою судьбу и положение в обществе жаловаться было незачем. Едва ли ни самый худородный из всех заговорщиков, он стал заведовать финансами империи. Однако, Иван Тарасьевич прекрасно понимал, кому он должен быть благодарен за такое назначение. Так что Грамотин был предан не государю, он был человеком Головиных. Между тем, Иван Тарасьевич колебался.
— Семён Васильевич, — обратился Шейн к Головину. — Ты поручался за боярина Грамотина. Так что и следи, кабы не вышло худо. Мы уже повязаны и наговорили на четвертование.