— Вот… — Андрей Семенович Алябьев протянул бумагу.
Пожарский читал и смурнел. Нет, Скопин оказался верным присяге, а на еще большее ухудшение настроения Дмитрия Михайловича повлияло то, что князь начинал себя поедать поедом.
Михаил Васильевич Скопин-Шуйский писал, что он действует строго по тому тайному предписанию, которое оставлял государь на крайний случай. Головной воевода выражал непонимание того, почему Пожарский бездействует и не объявил о чрезвычайном состоянии, не вводит военное положение в Москве. Вход в столицу войск может еще больше внести смуту в головы людей, так как уже находятся те, кто кричит, что армия бунтует. И только выступление единым фронтом позволит встретить императора в несгоревшей или разграбленной Москве, а в приведенной к порядку столице. Ну а войска должны входить по плану и слажено, четко зная, куда идти. Так что, как на войне: нужна разведка, перегруппировка сил, сконцентрированный удар. Но что уже предлагал сделать Скопин-Шуйский и о чем он писал — послать конницу и взять под охрану все государственные учреждения, главное, школы и лекарни.
Через полчаса Пожарский уже читал старые наставления от государя, составленные вот на такие случаи. Дмитрий Михайлович, как только император уехал, перестал посещать свое рабочее место. Мало того, он отправился в Калугу, оттуда во Владимир. Пожарский решил, что настало время проверить свои поместья, которые некогда ему даровал император.
Именно поэтому, когда прибыл Прокопий Ляпунов, должный на словах объяснить роль и задачу, поставленную императором Пожарскому, князя просто не нашли. Впрочем, достаточно было руководствоваться наставлением, написанным почти десять лет назад. А там четко написано:
— Ввести военное положение, взять под охрану все государевы строения и школы…
Прочитав наставление, Пожарский вновь взял бумагу, которую ему давал Алябьев и еще раз зачитал часть из письма от государя Скопину-Шуйскому:
— В смерти мои не верить, будь случится бунт искать сих людей… Окромя того, следить, кто еще с ними и кто кричит в народе. Всех выявлять и после тихо, в их домах, хватать.
Далее прилагался список тех, кто участвует в заговоре. На первом месте был Михаил Борисович Шеин, там же и боярин Грамотин.
— Вот ты мне скажи, Алябьев, почему нельзя было взять всех разом и не доводить до всего этого? — спрашивал Пожарский, но его собеседник не отвечал на такие провокационные вопросы.
А князь искал виноватого, того, на кого можно было бы спихнуть, что случился такой вот апломб и государева бумага просто не дошла до столичного воеводы. Ведь подобное письмо должно было быть и у Пожарского.
А теперь… Все сложно. Отследить заговорщиков оказывалось почти невозможным, уже слишком массовым казался бунт. Много москвичей вышло на улицы, каждый по своей причине: кто спасать царя, кто охранять наследника, были те, кто решил спалить какую мануфактуру, которая забирает всех клиентов и не дает возможности работать ремесленникам; были и те, кто не нашел себя в новой системе отношений, или кто затаил давнюю обиду, потому решил подпалить соседский дом.
И в это время стрельцы…
— Второй и третий стрелецкие приказы взбунтовались, а так же есть оружные люди в Москве, кои люто дерутся и уже льют кровь. Кто это, не понять, но говорят, что среди них ляхи, — докладывали Пожарскому его подчиненные через два часа после разговора с Алябьевым.
Князь начал действовать, собирать верные присяге отряды. Поздно. Многие почувствовали безнаказанность и преступили все линии, после которых можно было бы спокойно вернуться в свой дом, или в расположение полка.
— Чего стрельцам-то хочется? — спрашивал уставшим голосом Пожарский.
*…………..*…………..*
(Интерлюдия)
Никифор Жданович оставил службу. Он дослужился до подполковника и уже мог получать под свое командование целый стрелецкий полк, но не срослось. Стрелецкие полки стали расформировывать. В первый раз пройдя переобучение на новый лад, Никифор решил уйти со службы, тем более, что император оставил содержание всем отставным командирам. Подполковнику в год причиталось пятьдесят рублей. Это немало, по крайней мере, для прокорма вполне достаточно.
Но что это за стрелец, если он живет только казенным довольствием? У каждого уважаемого служивого был приработок. У Никифора была своя мастерская по пошиву одежды для купцов средней руки, или успешных ремесленников. Уйдя со службы, Никифор выстроил мануфактуру и стал производить ткань, в основном из шерсти, но бывало, когда шерсть запаздывала и не хватало сырья, тогда в ход шел и лен.