Пока лжемонах говорил, стояла тишина. Пришедшие жечь фабрику люди с вниманием слушали старика, похоже, что веря в его расказни. А вот Никифор, стаявший на пути людей, вставших на разбойничью дорожку, просто пребывал в шоке. Такой глупости он еще не слышал. Но более всего удивляло, что этим глупостям верят люди.
Дело в том, что Никифор считался по нынешним меркам довольно образованным человеком, он не только умел читать-писать-считать, он умел анализировать ситуацию и думать не местечковыми категориями, а сильно большими. Для бывшего стрельца было понятно, что реформа в православии направлена на то, чтобы привести все службы в порядок, упразднить разное понимание одних и тех же моментов в христианстве. Ну и очень важно было, чтобы Православие стало единым для всех православных, чтобы в Александрии и Иерусалиме молились так, как в Москве, в Третьем Риме, главном христианском городе для всех православных. Подобным гордиться нужно, а тут обвинения. Да в чем? В том, что в Кремле Лукавому поклоняются?
— Я не оставлю хулу на церковь нашу православную, признанную всем миром христианским. Ты не меня обидел, старец, ты веру в Господа Бога презрел! — сказал Никифор и выступил вперед, перехватив пистоль в правую руку.
— Хех, — Млад, используя то, что Никифор отвлёкся на старца, всадил нож в живот своему бывшему командиру. — Хех! Хех! А-а-а!
Вновь и вновь Млад протыкал человеческую плоть своим ножом. Он впал в безумство, не мог остановится. И не было никого, кто бы остановил его.
— Да простятся прегрешения наши, ибо за веру стоим! — иступлено кричал старец, так же впадая в безумство.
Отец Иоанн был настоятелем храма под Серпуховым. Все было хорошо, даже лучше не придумать. Дом — полная чаша, уважение со стороны прихожан, матушка-жена, которую любил священник, все было. Правда Бог все не давал много деток, почти все умирали. Потому единственный сын, выросший здоровым и сильным был любимым без меры.
Сын священника пошел не по стопам отца, не принял сан, несмотря на то, что Иоанн нанимал для наследника учителя, ибо сам священник не умел читать или писать. И вот умница сын погибает в какой-то бессмысленной, по мнению отца Иоанна, схватке с горцами далеко от дома. Это был первый удар по мужчине, ставшего как-то иначе смотреть на веру в Бога.
А потом церковная реформа докатилась и до прихода отца Иоанна. Прибывшие священники из Академии проверили, как Иоанн проводит службы и признали, что это никуда не годится. Ладно все молитвы заучены наизусть, так многие неправильно, даже с добавлениями самого Иоанна. Более того, учет в приходе не ведется никакой, не понять вообще сколько тут проживает людей, потому что даже записей о крещении нет. Обнаружен и еще ряд нарушений. Это был второй удар по мужчине.
Но решение было — учеба. Таких, как Иоанн насчитывалось по Руси немало и постепенно, но их учили на специальных курсах. Учили и слову Божиему и тому, как вести учет населения и куда подавать данные по численности людей. А, чтобы православные не оставались без пастыря, выпускники Академии временно замещали в приходах таких священников. Вот и отец Иоанн отправился учиться. Два года он провел в Академии замест одного лета. Ну не давались ему науки, а заучивать молитвы сызнова сложно.
Вернулся домой… Очередной удар — жена преставилась.
Вот и пошел старец Иан, так он себя стал называть, по Руси, да не переставал сеять смуту. Старец и сам верил в то, что это его Господь покарал за то, что он пристрастился к бесовской вере, которая нынче в Московском Патриархате.
— Ждете чего? Лишь в огне избавление изыщите. Жгите бесовские макины, что людей губят. Они от Лукавого, да не будет его имя упомянуто, — продолжал кричать старец Иан.
В это время вновь ставшая вдовой, Марьяна рыдала и впадала в истерику. Ее сын, Матвей Авсеевич, тот самый барон, а так же невестка, дочь дворянина Ипатия Старосельского, отъезжали все дальше от фабрики. Невестка, Настасья была на сносях и того и гляди прямо здесь родит.
Еще недавно Матвей Авсеевич хотел биться за свое имущество. Тут было три фабрики, тут же лучшие макины, да и трудилось более ста человек, которые получали немалые, даже по меркам Москвы, деньги за свой труд. Охрана у фабрик была и даже оставался шанс на то, что получилось бы отбиться, тем более, что к фабрикам, как только узнали люди, что их предприятия собираются жечь, начинал стекаться народ. Людей, готовых стать грудью за то, что давало им достойную жизнь становилось сперва все больше и концентрировались они на окраине, вне поля зрения поджигателей.