Но… Матвей Авсеевич был слишком далек от военной стези, но, как истовый православный, он не мог допустить греха и кровопролития. Потому охранникам было дано распоряжение отправлять всех людей по домам, а так же быстро грузить часть имущества на все повозки, что только можно сейчас же нагружать. Нет, не ткани, или даже готовую продукцию спасал Матвей.
Фабрикант размышлял как: стены поставить недолга, сырье так же доставят, чай бунтовщики не пойдут по деревням, чтобы палить всю скотину. Но есть два обстоятельства, которые сложно будет восполнить: это умелые работники, которые у Матвея уже были, а так же макины, сделать которые было нелегко и нужно обождать большую очередь, чтобы оформить заказ на Императорской Каширской машиностроительной мануфактуре.
Матвей Авсеевич не хотел отпускать мужа своей матери Никифора Ждановича встречать бунтовщиков. Но партнер и просто уже близкий человек, в чем-то даже заменивший отца, настаивал на этом. Никифор убеждал, что знаком со многими из бунтовщиков, что это просто люди, которых можно купить, убедить, напугать. Матвей помнил, как еще во время становления царствования Димитрия Иоанновича, Никифор мог одним своим появлением решить многие проблемы и разогнать агрессивно настроенных людей. Вот и поверил, что отставному подполковнику-стрельцу удастся не допустить греха, кровопролития, и только на третьем месте Матвей ставил материальный ущерб.
Мать рыдала, Настасья, стараясь успокоить свекровь, вдруг стала тяжело дышать и не сразу обнаружила, что подол сарафана весь мокрый от отошедших околоплодных вод. Чуть позже схватки заставили женщину закричать.
— Один человек ушел из жизни, — сказал Матвей Авсеевич, наблюдая удаляющейся пожар на фабриках. — Иной приходит в этот мир. Никифором назову, коли сын родится.
Еще час назад, пока Матвей не увидел через зрительную трубу, как умирает Никифор, фабрикант хотел назвать своего первенца именем отца, Авсея, погибшего во время попытки государственного переворота, устроенного Василием Шуйским. А сейчас, кроме как дать сыну имя Никифор, не было вариантов. То, что родится дочь, Матвей не думал.
— Правь в лекарню в Новодевичьем монастыре. И быстрее! Поспеешь до рождения сына, сто рублев дам, — сказал Матвей, обращаясь к вознице.
*…………..*…………..*
Козьма Минич Минин был не жив ни мертв. Он и так в последнее время был болезненным и мало передвигался самостоятельно. Однако, после начала бурления в Москве, стал проявлять активность, как мог это делать раньше, но не сейчас.
Он говорил с людьми, выезжал в районы Москвы, от куда приходили сведения о волнениях и увещевал людей. Лишь только туда, где уже бушевали уличные бои, или пожары, он не ездил. И всех приглашал на разговор на Лобное место, чтобы решить все проблемы.
И его слушали.
— Где тело государя нашего? Ранее не бывало ли, что император отбывал на моления? И сейчас он отправился со старцами святыми монастырь закладывать. Так что же мы, дети его, нашего государя-императора, как неразумные чада… — кричал Минин с Лобного места.
Козьма уже видел, как к нему прислушиваются, что многие мужики, еще десять минут назад бывшие грозными и настроенными лить кровь, начинали понимать, что совершают ошибку.
— Государыня наша, с царевичем Иваном, такоже отбыла на моление. И будь с государем что случилось, а я в сие не верую, то есть наследник — Иоанн Димитриевич. Люди, вы Смуты захотели? Сытая жизнь уже не по нраву? Помните ли о Великом голоде, али старики рассказывали вам? С с той лютой годины не много время прошло, но уже сытно живем и детей не хороним, умершим от голода. Так не разрушайте построенного! — продолжал увещевать Минин и его слушали. — Разойдитесь по домам и ждите! Еще Патриарх свое слово не сказал, еще Боярская Дума не…
В груди Минина стало жарко. Он не принял лекарство, которое было прописано приставленным к нему лекарем, убежал на Лобное место Козьма, не задумываясь о своем здоровье.
— Мира… люди… — сказал величайший редактор и издатель Руси, а после упал.
Толпа безмолвствовала. Если не все, то многие любили Минина. Этого нескладного человека без руки, храмоватого, могущего говорить так, что каждое слово попадало в сердце и душу. Все знали, что Козьма показательно не выпячивал свои богатства. Казалось, что он был бессребреником. Это было не так, и Минин любил жить в роскоши, но никогда не показывал себя снобом, а на людях был скромен.