— Охальник, — сказала Ксения после того, как мы закончили.
— И как такой радостный лик на челе твоём слова-то похабные говорит? Сама же светишься от счастья, — отвечал я, поглаживая руку Ксюши.
— Ага, приучил меня к сопряжениям похабным, а тут сколь уже не было у нас? — спрашивала жена.
— Это я повинен в том, что ты пристрастилась к утехам плотским? — я рассмеялся.
— Охальник и есть, — поддержала меня смехом жена.
И всё… Более ничего и не нужно. Выговорился, решил свою личную проблему, наладил отношения в семье, теперь можно было и работать. Как-то разом сошло на нет профессиональное выгорание, а на смену пришло желание действовать дальше.
Неожиданно двери стали открываться, и я лишь успел подать Ксении её сарафан с юбками, чтобы даже не надела, а прикрылась ими. Сам же встал во всеоружии эрекции и встречал того самоубийцу, кто посмел врываться в келью, где император с императрицей изволят Богу молиться.
— Да что же вы делаете, грешники? — пробасил патриарх Матвей. — В святом месте!
И ведь взгляд свой не отводит, смотрит на нас, особливо на меня. Эрекция мигом спала. Патриарх для меня — пастырь, наставник, почти что без условностей, по душевной потребности. Я стал набожным. Время такое, общество такое, нельзя не уверовать в Бога. А патриарх — он всё равно наставник, словно отец, хоть и был со мной одного возраста, примерно одного, так как я так и не понял, сколько лет прожило тело, что я занял.
Голова понурилась, пришёл стыд и желание оправдываться, которые с большим трудом я давил в себе. Ксения вообще покрылась неестественной краснотой, что можно подумать, что у неё начались проблемы с сердцем. Но это был тот стыд, что испытывает дочь перед своим отцом, если сотворила что-то ужасное.
— Прости, владыка, не гневайся. Назначь епитимью, всё исполню, — сказал я, прикрывая собой съёжившуюся в клубок Ксению.
Матвей улыбнулся в бороду.
— Срам сие и епитимья буде превеликой. Но я рад, что чады мои помирилися. Нужно было давно закрыть вас в горнице и не выпускать, покуда не договоритесь, — Матвей вновь театрально нахмурился и пробасил. — Но не в келье!
Матвей стал патриархом четыре года назад. Герман многое сделал для Русской Православной Церкви, как и для всего Православия. И, как сказали бы в будущем, «сгорел на работе». Когда встал выбор, кому возглавить ставшую во главе всех православных церковь, то именно игумен Кирило-Белозёрского монастыря Матвей показался мне и многим иерархам церкви самой выгодной кандидатурой. Тем более, что он недавно блестяще закончил Академию и защитил труд по богословию, своего рода диссертацию. Так что нынче Россия имеет образованного патриарха, деятельного, принципиального во многом, но при этом смотрящего вперёд не консервативным взглядом, а умным и рациональным, насколько только может быть у истинно верующего человека.
— Не смотри, государь, люто, не уйду я далече. За тобой пришёл… и за царицей, — было видно, что Матвей несколько растерялся. — За дверьми жду, но кабы скоро вышли. Люди прибывают под стены лавры, пора идти.
— Прост… Прости, владыка, я отмолю грех сей, — чуть заикаясь, сказала Ксения, не подымая своих чарующих карих глаз.
— Ты, дочь моя, согрешила лишь в том, что не уняла плоть свою, а поддалась под нажимом мужа своего. Но сказано «Жёны, повинуйтесь мужьям своим прилично в Господе». Так что грех сей на муже твоём, — сказал патриарх и вышел.
— Ну вот, ещё один грех на мне, — со вздохом огорчения сказал я.
— Не убудет, — буркнула Ксения.
— Обряжайся, императрица, нас люди ждут! — сказал я, накидывая на себя рясу.
Начинался спектакль, но такой нужный.
Через два часа я, взяв с правой стороны руку наследника Ваньки, а левой рукой перехватив Ксению, выдвинулся из Троице-Сергеевой лавры. Меня встречала толпа людей, которые попадали на колени и плакали. Да, они рыдали, а кто-то рвал на себе рубаху. Меня такое поведение сперва даже пугало, оно казалось безумным. А что есть более страшное, чем безумная толпа? Но я также входил в кураж, в какое-то религиозное неистовство. Я верил в то, что прислан Богом в этот мир, что, раз до сих пор живу, то сделал или делаю то, что от меня ожидается. Рационализм, здравый рассудок, они убегали от меня, а я и не стремился догонять.
— Государь, поспешать нужно. Готовы телеги и карета. Всех людей посадим и быстрее доберёмся до Москвы. Коли идти станем, много времени потеряем, — настаивал Захарий Петрович Ляпунов.
Не сразу я прибёг к разуму, пришлось ещё десять вёрст пройти и сбить ноги в кровь, чтобы боль несколько погасила религиозный экстаз. Это был уже, наверное, десятый раз, когда Ляпунов взывал к логике и следованию плану.