— Государь мой, василевс мой, император мой, — произнёс Леонтий и поклонился. — Спаси Бог, что освободил ты Царьград, бывший колыбелью православной истинной веры.
Следом поклонились и другие патриархи.
Что происходит? Во-первых, новый шаг на пути самодержавия. Во-вторых, церковь ставит меня, светского государя, над собой. Не я кланяюсь патриарху, но он мне. Как и было в Византии. В храме, да, я склонюсь, но здесь и в любом ином месте — нет.
Я поднял за плечи Леонтия и троекратно облобызался с ним, после сделал то же самое с другими патриархами. Да, я над ними, моя воля первая.
— Что, владыки, скажете? Как можно людям нынче в пост праздновать али никак иначе? — спросил я.
Нужно, ой как нужно было дать людям понимание праздника. Ждать пасхи до седьмого апреля я не мог. Я отбывал на войну. Так было нужно, как и посещение Царьграда. Нельзя не «поторговать» лицом там и не сделать важные заявления.
— Мы не можем это разрешить, но мы будем молить Господа о прощении, ибо над Святой Софией вновь будет водружён крест, — отвечали мне патриархи.
А большего и не нужно было. Всё, что происходило далее, это были лишь последствия, так… антураж. Всё важное уже случилось.
Спиридон Миронович Соболь, молодой, но очень грамотный издатель, публицист, журналист, заменивший, насколько можно заменить, Кузьму Минина, уже начинал объяснять собравшимся всё произошедшее. Его слушали, мало кто понял, почему патриархи кланялись, что вообще произошло.
— Коли кто нынче застолье учинит, да мяса поест али чарку царской водки выпьет, али с женой возляжет, то за него патриархи нашей христианской церкви молиться будут, дабы душа не очернилась, — сообщил народу Соболь.
Все… Будут пить. И не важно, что разрешение только на один день, все пойдут в блуд. И пусть, мне нужны людишки, много людишек. Вот сегодня и настрогают будущих верноподданных.
По последней Всероссийской переписи населения выходит, что у меня восемнадцать миллионов подданных. И пусть в эти цифры входят все переселенцы, казаки, калмыки, как и башкиры прислали кое-какие данные, тунгусы и иные сибирские народы — всё равно это много. Ну, как много? Если сравнивать с цифрами в этом же году, но в иной реальности, то да. Но в целом, когда Россия способна разместить вольготно и триста миллионов, а в ней проживает, как во Франции, но меньше, чем у османов… Короче, стремиться есть куда. Вот и путь разочек побалуют себя и собой жену, авось через девять месяцев в России подданных прибудет.
А после я выступил перед народом. Рассказал благую весть о Царьграде, что не отдадим его более супостату. Что я, именно я добился того, о чём мечтала ещё моя прабабка — София Палеолог.
— Москва — Третий Рим, а четвёртому не бывать! — выкрикнул я завершающую фразу своей речи, которая завтра появится в газете.
Я улыбался, наверное, дурацкой улыбкой, направляясь в Грановитую палату. Её в Кремле использует для важных мероприятий и патриарх, иногда и я. Вот как сейчас. Если уж прибыл в свой «старый офис», так чего же бежать обратно в новый.
— Собрались? — спросил я у Акинфия, который встречал меня у ворот Кремля.
— Так токмо что и пошли. Ты, твоё величество, погодь, а то ещё вперёд кого зайдёшь, — отвечал Акишка.
— А не груб ли ты со мной? — спросил я.
— Твоё величество, ну, сам же говаривал, что все эти политесы мешают мне быстро докладывать. Вот и без политесов, — отвечал Акинфий вообще бесстрашно.
Знает, что мне общение с ним, как отдушина, и что это позволяет воспринимать реальность чуть более критически. А то могу и удариться в умиление от лести и притворства.
— А не подерутся латиняне с протестантами? И что с османским послом? — продолжал я спрашивать у Акинфия, который, среди прочего, порой неглупые мысли выдаёт.
Меня догнала Ксения.
— Я молиться! Грехи замаливать! — сказала, словно претензию предъявила, жена.
— Так-то насилия и не было! — парировал я, крича вслед.
Это она про то, что мы предались плотским утехам утром. Пост же, нельзя, вроде бы как.
— Могут и подраться. Но там князь Дмитрий Пожарский вразумит, коли что, — сказал Акинфий, когда жена удалилась. — Что до османского посла, то арестован, сидит у Захария Ляпунова, добро сидит, по-богатому. Охальник срамную девку даже вызывал до себя из Немецкой слободы.
Вот вроде бы Акишка и сказал слова осуждения, но сам чуть слюни не пустил. Но нужно будет спросить у Ляпунова, что же такого сказал османский посол, как угодил России, что ему такие блага, да ещё и в пост. Наверняка там пирует, что и девку вызвать дозволили.
Да, у нас Немецкая слобода — это рассадник разврата. Но народу нужна и отдушина. Тем более, что, как в Москве, так и в других городах, немцев становится ну очень много. Немало и литвинов, у которых также опыт использовать проституцию имеется. Позволить существовать такому делу в самой Москве никак нельзя, а вот вешать всех собак на немцев, может, тоже нельзя, но на кого ещё? Евреев только в Москве две семьи по моему личному распоряжению, остальные на черте оседлости.