Наконец от дел божественных и небесных обратились к земным и человеческим. Сенаторы постановили, чтобы Фабий Максим принял войско от консула Сервилия и сверх того набрал столько новых пехотинцев и конников, сколько сам сочтет нужным. Диктатор распорядился прибавить к двум легионам Сервилия еще два. Деревенским жителям он приказал перебраться в города, под охрану крепостных стен и башен, в особенности – жителям тех мест, где Ганнибал мог появиться в ближайшее время: они должны были сжечь свои дома и уничтожить посевы, чтобы врагу не досталось ничего.
Фабий-медлитель и безрассудный Минуций.
Ганнибал находился на краю Апулии, и Фабий направился туда же, соблюдая величайшую осторожность, тщательно разведывая дороги, твердо решившись не пытать военного счастья и не доверяться ему до последней возможности. Когда он впервые стал лагерем в виду неприятеля, Ганнибал без промедления построил своих в боевой порядок, но римляне словно бы и не заметили вызова. Пуниец бранился, кричал, что война окончена, что враги совсем пали духом, но в глубине души он был не на шутку обеспокоен: он понял, что встретился с полководцем, нисколько не схожим с Фламинием и Семпронием, что, наученные горьким опытом, римляне нашли предводителя под стать самому Ганнибалу. Благоразумие и хладнокровие диктатора открылись ему сразу же и внушили страх. Он попытался было вызвать гнев Фабия или поймать его в ловушку, но напрасно! Напрасно менял он то и дело стоянки, напрасно вытаптывал и выжигал поля, напрасно летел сломя голову вперед, чтобы спрятаться за поворотом дороги, – Фабий неизменно держался на высотах, не выпуская противника из глаз, но и не подходя чересчур близко.
За пределами своего лагеря римляне появлялись очень редко и никогда не выходили поодиночке. Если надо было запастись дровами или кормом для лошадей, солдаты делали свое дело спокойно и беспрепятственно, потому что рядом располагался караульный отряд, готовый в любой миг отбить вражеское нападение. Такие же отряды нередко нападали первыми, разгоняя неприятелей, опустошавших поля. Так в небольших и, в общем, безопасных для римлян стычках Фабий отучал своих от страха перед победоносными пунийцами.
Но вот что удивительно: как ни злили Ганнибала сдержанность и благоразумие Фабия, еще больше раздражения они вызвали у помощника самого диктатора – Марка Минуция, начальника конницы. Человек горячий и чрезвычайно несдержанный на язык, он повсюду, не таясь, ругал диктатора.
– Это не просто медлительность, это лень, – твердил он, – это не осторожность, а трусость!
Так, понося своего начальника, он старался возвысить себя.
Тем временем к Ганнибалу прибыли трое кампанских всадников, которые попали в плен при Тразименском озере, но получили свободу и богатые подарки и вернулись в свои города верными сторонниками карфагенян и врагами римлян. Теперь они сообщили, что вся Кампания ждет не дождется пунийцев, которые избавят ее от римского ига, и что город Капуя охотно раскроет перед ними свои ворота. Ни само это сообщение, ни люди, которые его доставили, не внушали Ганнибалу особенного доверия, и все же он двинулся к западу, отправив вперед все тех же троих всадников с наказом вернуться с послами, которые подтвердили бы желание кампанцев отдаться под власть карфагенян.
Ганнибал велел проводнику вести войско к городу Казину, чтобы захватить Казинский перевал и тем самым отрезать римлян от их союзников в Кампании. Но язык пунийца с трудом выговаривает латинские слова, и проводник вместо «Казин» услышал «Казилин». Свернув с прежнего пути, он направился к югу, и вскоре карфагеняне очутились в плодородной долине, отовсюду окруженной горами и реками. Ганнибал изумился и спросил у проводника:
– Куда же это мы забрели?
– К вечеру будем в Казилине, – отвечал проводник.
Тут Ганнибал понял, какая вышла ошибка. Он распорядился высечь проводника розгами и распять на кресте – для острастки и в назидание другим. Карфагеняне разбили лагерь, хорошо его укрепили, а вслед за тем конница принялась беспощадно разорять окрестные земли вплоть до морского берега. Но жестокость этих набегов оказалась напрасной: кампанские города по-прежнему хранили верность союзу с Римом.
Римляне поспешили следом за Ганнибалом, и сперва недовольство диктатором-медлителем утихло: все надеялись, что Фабий преградит путь Ганнибалу и не даст ему разорить Кампанию. Когда же воины увидели, что самая прекрасная область Италии охвачена пламенем, а их по-прежнему держат на высотах безучастными наблюдателями, гневные речи Минуция зазвучали с новою силой. Он вспоминал войны минувших лет и столетий, когда храбрость и стремительный натиск спасали Рим, когда полководцы не прятались от битвы, но торопились славою победы искупить позор поражения.
– А теперь? – вопрошал он. – Теперь дым пожарищ ест нам глаза и забивает глотку, в ушах стоит звон от горестных воплей союзников римского народа, которые не богов зовут на помощь, а нас, римлян! А мы, словно робкие козы и олени, бродим по вершинам гор, скрываясь в тучах и в чаще леса! Никто еще не выигрывал войну, топчась на месте и принося небожителям обет за обетом! Отвагою и решимостью возвысилась Римская держава, а не этим вялым благоразумием, которое трусы именуют осторожностью!
Военные трибуны и римские всадники с одобрением прислушивались к словам начальника конницы, а вскоре они сделались известны и простым солдатам. И если бы подобные дела решались голосованием воинов, командование несомненно перешло бы от Фабия к Минуцию.
Ганнибал хитростью вырывается из ловушки.
Фабий, однако же, твердо стоял на своем, и вот уже приблизилась осень, а с нею и заботы о зимних квартирах: долина, где стояли главные силы карфагенян, была действительно изобильна, да изобиловала-то она садами и виноградниками, а не хлебом и скотом и долго кормить войско не могла. Но чтобы выйти из нее, надо было возвратиться назад – той же самою дорогой, и Фабий знал, что другого пути у карфагенян нет, а потому заблаговременно занял Казилин и горный проход близ этого города. Особый караульный отряд перерезал тропу в узком ущелье, на перевале, соединявшем противоположный край долины с морским побережьем.
Ганнибал скоро убедился, что он в кольце и что кольцо это необходимо прорвать, иначе Фабий задушит карфагенян голодной и холодной зимовкою. Позиция римлян у Казилина была неприступной; не оставалось ничего иного, как попытать удачи на горной тропе, а для этого – прибегнуть к хитрости. Согнали отовсюду быков и волов – их набралось около двух тысяч, – наготовили сухого хворосту и привязали к рогам. Гасдрубал[18] получил приказ: как настанет ночь, гнать стадо в гору, к перевалу, занятому вражеским караулом.
Едва смерклось, карфагеняне беззвучно снялись с лагеря; когда они придвинулись вплотную к подошве горы, Ганнибал подал знак – и солдаты подожгли хворост на рогах у быков. Увидев вдруг пламя над головою, а потом ощутив резкую боль (это огонь добрался до живого мяса), быки чуть не взбесились от страха и ринулись вперед. Римлянам наверху почудилось, будто весь склон заполыхал, а когда животные в ярости трясли головами, казалось, что мечутся из стороны в сторону люди с факелами в руках. Не успели воины на перевале сообразить, что происходит, как огни появились уже и над ними, и у них за спиной, и в полной уверенности, что они окружены, караульные покинули перевал. Разумеется, они бросились в том направлении, где огни были реже всего – к гребню хребта, но и здесь навстречу им попалось несколько быков, отбившихся от главного стада. И сперва римляне замерли, словно увидев выходцев из могилы, а когда наконец обнаружилось, что это всего-навсего человеческая хитрость, испугались еще больше, решив, что попали в засаду.