Нумидиец был вне себя от гордости: в один и тот же день полководцы двух самых богатых и самых могущественных в мире народов прибыли просить его дружбы и поддержки.
И римлянам, и карфагенянам он объявил, что они – его дорогие гости, и уж коль скоро случай свел их под одною кровлей, пусть попробуют уладить свои раздоры, обиды и неудовольствия. В ответ Сципион сказал:
– У Публия Сципиона никаких раздоров с Гасдрубалом не было и нет. А вести переговоры с врагом Римского государства римский командующий не вправе без особого разрешения и приказа сената.
Сифак настаивал, чтобы Сципион возлег с карфагенянином за один пиршественный стол – иначе, дескать, пойдет слух, будто нумидийский царь обидел одного из своих гостей и нарушил закон гостеприимства, – и Сципион согласился. Враги обедали вместе и не только возлежали за одним столом, но и на одном ложе: так было угодно царю. И столь велико было обаяние Сципиона, его ум, его врожденное умение обходиться со всяким человеком так, как того требуют обстоятельства, что он пленил не только варвара-нумидийца, но и заклятого недруга – Гасдрубала. Пуниец не мог и не хотел скрыть своего восхищения, а вместе с тем и печальной уверенности, что Сифак и его царство для Карфагена потеряны.
– Не о том надо нам теперь раздумывать, как случилось, что мы утратили Испанию, – сказал он откровенно, – а о том, как сохранить за собою Африку. Уж, конечно, не ради любви к путешествиям и красотам природы оставил римский полководец (и какой полководец!) только что покоренную провинцию, переправился во враждебную землю, доверился царю, которого совсем не знает! Ясно, какую надежду скрывает он в сердце – овладеть Африкою! Да, Сципион, ты давно уже лелеешь и вынашиваешь эту мысль, и не только лелеешь: ты прямо говорил, что не так будет воевать Сципион в Африке, как Ганнибал в Италии. Видишь, мы хорошо осведомлены обо всем, что ты говоришь.
Когда Гасдрубал уехал, нумидиец и римлянин заключили меж собою союз. Потом Сципион пустился в обратный путь и, несмотря на то, что в открытом море его захватила буря, на четвертый день плавания был в Новом Карфагене.
Месть и торжество победителей.
Испания отдыхала от войны, но не все ее города радовались покою и наслаждались им: иные как бы притихли, затаились в тревоге, сознавая свою вину перед победителями и страшась возмездия. Среди них самыми значительными и самыми виновными были Кастулон и Иллитургий. Кастулон хранил верность римлянам, пока им сопутствовало счастье, а после гибели братьев Сципионов переметнулся к пунийцам. Иллитургийцы запятнали себя не только изменою, но и кровью: они перебили или выдали на расправу карфагенянам воинов Гнея Сципиона, которые спаслись от вражеских мечей и искали защиты и убежища в их городе. Наказать изменников раньше было бы, конечно, справедливо, но несогласно с интересами государства. Зато теперь им предстояло ответить за все сразу.
Сципион вызвал из Тарракона в Новый Карфаген Луция Марция и поручил ему осадить Кастулон, сам же выступил к Иллитургию и через пять дневных переходов остановился у стен этого города. Ворота были закрыты наглухо, и все изготовлено к обороне. С этого и начал Сципион краткую речь перед воинами.
– Смотрите, – сказал он, – они сами замкнули ворота, не дожидаясь, пока мы объявим войну, и, значит, сами признали, какой заслуживают участи. С ними мы будем биться куда злее и беспощаднее, чем с карфагенянами, потому что должны покарать вероломство, жестокость, насилие. Настал срок отомстить и за зверски убитых товарищей, и за себя самих – да, не удивляйтесь, за себя самих! Ведь если бы нам довелось бежать и бегство занесло нас в Иллитургий, мы сделались бы жертвою того же коварства. Пусть запомнят все народы и на все времена: как бы ни был унижен судьбою римский гражданин, обида, нанесенная ему, безнаказанной не останется!
Сразу после этого младшие начальники раздают по манипулам штурмовые лестницы, и войско, разделившись на две части – одною командует Сципион, другою Лелий, – идет на приступ с двух сторон одновременно.
А горожан никто не ободрял, никто не призывал защищаться до последней капли крови: собственный страх и нечистая совесть были для каждого наилучшим советчиком. Они вспоминали и друг другу напоминали, что враг ищет не победы а расправы над ними. Но раз так, раз впереди смерть, и только смерть, важно одно: умрешь ли ты в бою, где Марс одинаково благосклонен ко всем без разбора и нередко повергает победителя к ногам побежденного, или испустишь дух после – среди развалин и пожарищ, на глазах у жены и детей (которых римлянин обратит в рабов), под розгами, в цепях, испытав все муки, все унижения! И потому на стенах можно было видеть не только мужчин, но и женщин, и малых ребят: не щадя сил, забывая о слабости своих лет и своего пола, они подносили защитникам города камни, колья, дротики и другие метательные снаряды. У каждого перед глазами стояла жестокая и позорная казнь, ожидающая тех, кто останется в живых, и каждый старался превзойти другого в храбрости и презрении к опасности. Атаки штурмующих следовали одна за другой и одна за другою были отбиты; покорители всей Испании позорно споткнулись на пороге города Иллитургия.
Сципион испугался, как бы бесплодные эти попытки не отняли у воинов отваги и веры в себя.
– Трусы! – закричал он. – Я сам покажу вам, как надо сражаться. Эй, у кого там лестница? Несите ее к стене! Раз солдаты забыли свой долг, первым на стену взойдет император!
И он в самом деле ринулся вперед, но тут со всех сторон поднялся неистовый крик, легионеры оттеснили Сципиона, и не меньше десятка лестниц сразу замелькало над их головами. Так же бесстрашно и отчаянно действовал и Гай Лелий. И вот уже сила горожан сломлена, они бегут, и римляне врываются в Иллитургий.
Среди смятения и замешательства пала и городская цитадель; она была захвачена с той стороны, которая казалась неприступной. Африканцы-перебежчики, служившие у римлян, обратили внимание на то, что самая высокая часть города не прикрыта ни укреплениями, ни караулом: видимо, иллитургийцы не сомневались, что отвесная скала сама отпугнет всякого, кто бы к ней ни приблизился. Но африканцы, легкие и проворные от природы, не знали себе равных в искусстве лазания по горам. Цепляясь за едва приметные выступы и впадины, они поползли вверх, а где камень был гладким и совершенно отвесным, вбивали железные клинья, устраивая какое-то подобие лестницы. Первые подавали руку тем, кто взбирался следом, те подпирали передних, подставляя им под ноги собственные плечи, и все благополучно достигли вершины и очутились в цитадели.
Теперь весь Иллитургий был во власти неприятеля, пылавшего ненавистью и жаждой мести. Никто не хотел брать пленных, никто не думал о добыче, хотя все двери были отворены настежь. Убивали всех подряд – вооруженных и безоружных, мужчин и женщин, не щадили даже детей, даже младенцев в колыбелях. Перебив всех до последнего, подожгли дома, а что не смог уничтожить пожар, разрушили и разметали кирками. Римляне желали стереть с лица земли самые следы Иллитургия, чтобы память о вражеском гнезде исчезла навеки.
Потом Сципион повел войска к Кастулону, который обороняли не только испанцы, но и пунийцы, уцелевшие после разгрома при реке Бетис. Сюда уже донесся слух о гибели и уничтожении Иллитургия, и все было полно ужаса и отчаяния. Всякий думал лишь о себе и собственном спасении и потому подозревал товарища в предательстве. Молчаливые подозрения быстро превратились в открытый раздор между карфагенянами и испанцами. Предводитель испанцев вошел в тайные переговоры с римлянами и впустил их в город. Эта победа не отмечена такою жестокостью и таким кровопролитием, как предыдущая: и сама вина кастулонцев была меньше, и добровольная их сдача смягчила гнев победителей.