Еще через час Ибрагиму показалось, что у него скоро откажут ноги. Жара разыгралась не на шутку. Несмотря на осень, температура достигала тридцати градусов, и запах пота от сотен тысяч людей постепенно сконцентрировался до удушающей кондиции. Однотонное бормотание голосов, шарканье ног в однообразных, неудобных сандалиях, толчки в спину и плечи слились для Ибрагима в одно целое, неразъединимое кольцо. Он уже плохо понимал, где находится, зачем он здесь. В чувство его привел какой-то сдавленный хрип и шум за спиной. Обернувшись, Ибрагим увидел старика с побагровевшим лицом, изо рта его шла пена, глаза закатились, и если бы не руки его соседей, он непременно бы упал на землю. Ибрагим учился на медика, и мгновенно поставил свой диагноз — инфаркт. Два выросших как из-под земли саудовских полицейских в белых чалмах поволокли несчастного в сторону, с трудом пробиваясь сквозь плотную толпу.
— Повезло ему, умер на святой земле, — пробормотал сзади чей-то голос, и, обернувшись, Ибрагим увидел в глазах высокого, сухопарого мужчины лет сорока явно читаемую зависть.
"Фанатики, животные", — подумал Ибрагим, и чувство ненависти переполнило его душу. На самом деле он и сам являлся фанатиком. Его отец был ребе одной из самых ортодоксальной ветви иудаизма, хасидов. С малых лет он вдолбил младшему сыну безмерную веру в избранность своего народа.
— Яхве пообещал нам эту землю, и он держал слово до тех пор, пока мы держали свое слово почитать его заповеди, — говорил он. — Когда же иудейский народ отступил от своих канонов, Бог рассеял евреев по всему миру, как пыль на ветру. Но именно его гнев заставил наш народ возродиться. На чужбине мы жили только мечтой о воссоздании святого Израиля. Теперь же, когда мы вернулись к истинным истокам своей веры, Яхве вернул нам Израиль. Нам осталось только до конца выполнять свой долг, и тогда свершится все, что обещал Господь Моисею. Во имя существования Израиля только и стоит жить и умереть на этом свете.
С шести лет Авраама воспитывали в специальной скаутской школе при синагоге, а уже в четырнадцать после тщательного отбора он был призван в ряды самых избранных бойцов "Моссада", спецподразделения "Мицвах элохим" — "Гнев Божий", созданного для уничтожения лидеров арабских экстремистских организаций. Три года его обучали быть мусульманином, заставляли учить молитвы и обряды мусульман, в то же время безмерно накачивая идеями о его будущей священной миссии.
Воспоминания Ибрагима оборвал легкий шум, прорезавшийся сквозь монотонное бормотание молитвы.
— Король, король, Мухаммед! — приглушенно донеслось до ушей иудея. Сердце его забилось сильней, он приподнялся на цыпочки, вытянул вверх голову и сразу увидел в каких-то пятидесяти метрах от себя, у одного из входов в мечеть, знакомый, неповторимый профиль саудовского короля. Этот орлиный нос, впалые щеки, маленькую нижнюю челюсть с редкой, щетинистой бородой Ибрагим не мог спутать ни с кем. Со смирением истинного мусульманина Мухаммед пристроился к крайнему кругу бесконечного людского круговорота. В своем белом ихраме, с непокрытой головой, он ничем не отличался от остальных паломников, и если бы не белый шрам на затылке под коротко стрижеными волосами, след давнего покушения одного безумного шиита, Ибрагим бы непременно потерял его из виду.
Первым желанием юноши было побыстрее прорваться поближе к своей жертве. Расстояние между ними казалось совсем небольшим, но короля и его убийцу разделяло очень много людей. Все определял общий ритм вращения вокруг Каабы, и начать продираться сквозь эту толпу значило непременно привлечь к себе внимание и выдать свои намерения с головой.
Ибрагиму пришлось смириться и постепенно, по шагу, двигаться к жертве. С каждым пройденным кругом король и его свита сужали круги, неминуемо приближаясь к Каабе. На седьмом круге, уже в двадцати метрах от священной реликвии мусульман, Ибрагим наконец вплотную приблизился к Мухаммеду. Он видел его тонкую шею, этот белый, поперечный след на затылке, слышал его дыхание, даже чувствовал запах пота саудовского монарха. Видел, чувствовал и… не мог поднять руку, сделать то, что должен был сделать. Руки словно онемели и не слушались его.