Не так давно подобные поступки приписывались безумцам, но это было в те времена, когда так называемое сумасшествие не имело научного объяснения. Пробел в этой области заполнили Фрейд и Юнг1,
[1] Карл Юнг. Психология приступов безумия, 1937.
открыв глаза общественности, и особенно психиатрам, на глубинное значение каждого слова и поступка пациента. Психотическое поведение представляет загадку для неспециалистов, отчасти благодаря своей очевидной откровенности и неприкрытому проявлению подсознательных мотивов. Конечно, существуют и другие причины, одной из которых является устаревший стереотип восприятия символики. Человеческая речь символична, но в большинстве случаев выбор слов-символов случаен и доведен до автоматизма, в то время как речь и поведение психотического пациента основаны на использовании более примитивной символики, которая, несмотря на ее универсальность, непонятна большинству людей.
Именно поэтому мы не имеем права считать тот или иной способ самоубийства бессмысленным. На основе клинических исследований и с достаточно высокой степенью достоверности можно объяснить значение этих символов и соответственно смысл совершаемых поступков. В качестве примера рассмотрим случай, когда пациент ушел из жизни, сжимая в смертельном объятии раскаленный камин. Помимо очевидного порыва к самоуничтожению, такой поступок свидетельствует о патологическом желании быть любимым, чувстве, так сказать, полярной зимы в сердце человека. Именно нереализованное стремление к душевной теплоте осуществляется с таким убийственным удовлетворением. Обнимая раскаленный камин, человек как бы говорит: «Наконец-то мое сердце согрето!» Невольно на ум приходит поэма «Кремация Сэма Макги» или популярная несколько лет назад песенка «Включи свое сердце». Невропатологи часто выслушивают жалобы своих пациентов на то, что «окружающий мир — это холодная пустыня», и, в отличие от терапевтов, обращающих внимание лишь на внешние симптомы заболевания, не видят в подобных настроениях ничего необычного.
В другом примере человек, распинающий себя на кресте, подсознательно как бы принимает смертные муки Христа. Претензии на мессианство не считаются таким уж редким и тем более неестественным явлением. В канонах многих христианских церквей обозначено стремление христианина к отождествлению себя со Спасителем. Более того, некоторые христианские секты совершают ритуалы, символизирующие восшествие на крест. Так, одно из латиноамериканских сообществ практикует псевдораспятие наиболее благочестивого члена общины, которого пристегивают к кресту. Такое представление вполне сопоставимо с поведением самопровозглашенных спасителей человечества и чем-то напоминает жертвенную мотивацию самоубийц.
Что же касается тех примеров, где люди прыгали в расплавленное стекло, жидкое мыло, жерло вулкана и т. п., то они являются не чем иным, как более драматизированными и болезненными формами самоубийства, обычно осуществляемого в любом водоеме. Детальное изучение фантазий потенциальных утопленников стало одним из первых достижений психоаналитиков, и не столько потому, что поступок Офелии является самым распространенным способом самоубийства, сколько вследствие того, что его подсознательная составляющая отражает скрытые и явные аспекты умственной деятельности многих людей. По мнению психоаналитиков, такие фантазии возникают в ответ на подсознательное желание вернуться к безмятежному внутриутробному существованию и являются ответной реакцией на первый полученный человеком опыт — появление на свет. В книге «Человеческий разум» для иллюстрации механизма подобных фантазий я привожу многочисленные примеры из Библии, стихотворений; разговоров, случайно услышанных на улице и в санатории; из текстов церковных гимнов, газетных публикаций; произведений Шелли и работ Фрейда.
Чтобы ответить на закономерный вопрос о том, почему для осуществления своего замысла потенциальный утопленник выбирает столь экзотическую обстановку, достаточно вспомнить, что такого рода фантазии могут сопровождаться сильным комплексом вины, включающим концепцию недопустимости самовольного проникновения в «царство тьмы». Эти страхи в полной мере отражены во многих мифологических сюжетах. Достаточно упомянуть ужасного Цербера, охраняющего вход в потусторонний мир, мрачную реку мертвых Стикс, концепцию чистилища и т. д.
В связи с темой нашего разговора вспоминаются удивительные факты биографии и карьеры фокусника Гарри Гу-дини (Эриха Вейса), умевшего находить выход из практически безвыходных положений. Он умудрялся освобождаться: «от смирительных рубашек, любых видов кандалов, цепей, наручников; выбираться из любого узилища, будь то тюремная камера или кованый сундук, стеклянный ящик или плавильная печь. Он прыгал с мостов со связанными руками. Подвешенный вниз головой, он освобождался от опутывавших его сетей и веревок. Его заковывали в цепи и закапывали в землю на глубину 8 футов [прим. 180 см], запирали в стальных контейнерах и заколачивали гвоздями деревянные ящики, в которых он находился. Однажды после часа упорной, но, как всегда, успешной борьбы за «освобождение» он заявил: «Боль, муки, агония и тайна, сопровождавшая мои усилия, запомнятся мне навсегда». Вариантам «освобождения» не было числа, и ни один из них не вызывал таких трудностей и не создавал такого напряжения, как само ощущение сдерживающих пут1.
Луис Дж. Брэгмен. Гудини сбрасывает путы Реальности. «Вестник психоаналитика». Октябрь, 1929, с. 404.
Самыми сложными и драматическими из его трюков были освобождение из зарытых в землю гробов и снятие цепей под водой. Выполняя тот или иной рискованный номер, он подсознательно чувствовал неразрывную связь со своей матерью2,
В его дневнике записаны такие строки: «Готовлю к переводу письма моей святой матери и хочу опубликовать их отдельной книгой... Письма моей дорогой мамочки отпечатаны на машинке на добром старом немецком, так что читать их легко. [Читая], я пролил немало горьких слез. Каждое письмо (а я бережно сохранил все, начиная с 1900 года) исполнено любви и адресовано Господу с мольбой о защите чад Его. Много слов о том, что все мы должны быть добрыми людьми... После выступления, которое я давал в честь моей ненаглядной мамы, мне трудно писать...»
влияние которой он ощущал на протяжении всей своей жизни. Эти факты весьма симптоматичны. В 1925 году, в годовщину смерти матери, он вклеил в свой дневник листок с текстом посвященного ей стихотворения Мейсфилда:
Во мраке лона матери звезда светила, И кровь ее ко мне по капле уходила. А я лишь рос, питался и мужал, И красоту ее бесплатно получал. Не вижу, не дышу, не шелохнусь, Пока зов смерти не прогонит грусть.(Из цикла «К.Л.М.». «Стихотворения и пьесы Джона Мейсфилда»,
«Макмиллан», 1918,с. 111)
В своей книге Брэгмен делает очень уместное замечание о том, что «практически каждый трюк Гудини представлял собой пример псевдосамоубийства».
Но продолжим анализ других способов ухода из жизни. Когда человек бросается под грузовик или ложится под паровой каток, напрашивается аналогия с признанием собственного бессилия, то есть невозможности устоять перед второй побудительной причиной самоубийства — желанием быть убитым.
И, наконец, нельзя не отметить схожесть мотивировок тех, кто пытался застрелиться или принять яд, с теми, кто запихивал себе в глотку раскаленную кочергу. Врачи искренне недоумевают, когда выясняется, что пациенты, решившие отравиться, порой выбирают не всегда смертельное, но очевидно болезненное средство, например, пьют фенол. Один из пациентов хладнокровно выпил азотную кислоту, и, разумеется, его вырвало; он не оставил своих попыток и стал разводить химикат имбирным пивом. В результате он обжег пищевод, и пришлось применять крайне мучительные процедуры, чтобы спасти жизнь этому человеку. По окончании лечения несостоявшийся самоубийца выглядел вполне жизнерадостным и отказался от какой бы то ни было психологической помощи. Казалось, его жизнь изменилась к лучшему; он поправил свои дела, но год спустя все-таки осуществил свой замысел, проглотив петарду!