Следовательно, само существование эротических мотивов в столь очевидном отречении от всего чувственного может быть подвергнуто сомнению. Неудивительно, что многих восхищает сила духа, проявляющаяся в столь суровом самоограничении. Именно это качество мученика считается доминирующим, в то время как мазохистское удовлетворение, которое он получает в процессе аскезы, остается скрытым от посторонних глаз и становится очевидным лишь в процессе тщательного анализа.
Среди легенд о святых, добровольно разорвавших семейные узы в первую брачную ночь, особо примечательна история о святом Алексии, который спустя много лет вернулся в дом отца, в котором жена его жила на положении соломенной вдовы. Он попросил приютить его на ночь и, не узнанный родными, прожил в этом доме до самой смерти. В этом случае возведение скрытого эротизма в добродетель очевидно. Одинокий, не знающий ласки человек живет в доме своих близких. То есть, будучи как бы бездомным, он тем не менее живет в собственном доме, где заботливый отец кормит и ухаживает за ним, как за малым ребенком; его уважают и почитают, и в то же время он свободен от обязанностей по дому и сердечной привязанности. Все это свидетельствует о тайном удовольствии, которым он себя тешил под маской благочестия, ибо до конца своих дней сохранял инкогнито.
В трагедии Пьера Корнеля «Мученик Полиевкт»
Полиевкт и Неарх служили в одном и том же римском легионе.
Неарх принял новую веру и, когда'был обнародован эдикт против христиан, стал избегать своего друга, не желая навлекать на него подозрения и подвергать его жизнь опасности. Полиевкт был немало огорчен поведением друга; кроме того, его приводила в отчаяние сама мысль о том, что после смерти (а согласно вере друга язычники не смогли войти в царство божие) они не воссоединятся в лучшем мире. Было решено, что друзья бросят жребий. В то же время Неарх не скрывал опасений, что вера его друга недостаточно крепка, чтобы выдержать посланные судьбой испытания. Однако Полиевкту такое и в голову не приходило; он опасался лишь того, что умрет раньше, чем примет крещение, и тем самым будет разлучен со своим другом. Горя желанием продемонстрировать истовость своей веры, он предложил Неарху пойти к месту, где был вывешен злополучный эдикт. Когда они пришли туда, Полиевкт с презрением прочел указ, бросил его наземь и затоптал в грязь. Спустя короткое время он встретили людей, несущих языческих идолов в храм. Полиевкт вырвал идолов из рук участников процессии, швырнул их на землю и принялся топтать ногами. Оба были арестованы и препровождены в местный магистрат, во главе которого стоял отчим Полиевк-та. Произошедшее чрезвычайно огорчило сердобольного родственника, и он стал умолять пасынка образумиться и посоветоваться с женой. Слова отчима пропали втуне. Полиевкт заявил, что если жена и ребенок не последуют его примеру, он откажется от них. Он принялся укорять отчима в том, что тот отвращает его от веры, напоминая о слезах жены. Главе магистрата не оставалось ничего иного, как привести в исполнение действовавшие в то время предписания и приговорить пасынка к смерти. Полиевкт воспринял приговор спокойно и сказал, что умирает с радостью, ибо видит перед собой его (его приятель-христианин возомнил себя Христом). Последнее «прости» и слова любви он сказал своему другу, Неарху. (Цитируется по книге Мейсона, с. 120-122.)
история главного героя и его друга Неарха со всей очевидностью демонстрирует неприкрытую эротическую мотивацию мучеников-христиан. При этом не имеет значения, насколько точно автор следует историческим фактам. Важно лишь то, что он верно уловил стремление героя к получению эротического удовольствия через смертную муку, принятую во имя абстрактной цели.
В большинстве случаев мазохистам необходимо присутствие мучителя или по крайней мере санкция на муки, выданная предметом страсти. В случае религиозного мазохизма последний завуалирован проявлением экстатических состояний. Например, отец Уильям Дойль, член иезуитской общины и современный великомученик, убитый в 1917 году, всячески умерщвлял свою плоть. Он носил власяницу и вериги; пробирался сквозь заросли крапивы и колючего кустарника; по ночам обливался ледяной водой; спал на холодных каменных плитах часовни; занимался самобичеванием и до минимума свел свою потребность в сердечной привязанности. В своем дневнике он в деталях живописует искушения, которым подвергался. В частности, его прельщали сахар, пирожные, варенье и другие деликатесы: «Жестокое искушение съесть пирожное; отказался несколько раз кряду. Победил желание отведать варенье, мед и сахар. Бешеное искушение сахаром и т. д. Выпил холодного чая. Очень хотелось попробовать конфет».
То, что эти жертвы приносились во имя божие, свидетельствуют следующие строки из дневника: «Господь потребовал, чтобы я полностью отказался от сливочного масла... На меня снизошло откровение, и я понял, что воздал Иисусу во всем, что касается качества пищи. Теперь Он просит ограничить ее количество». Об интимности его отношений с суровым, но любящим богом можно судить по следующим словам: «Хочется вернуться в свою тихую и уютную опочивальню, но мысль об этом вызывает у меня трепет, ибо там я так часто выражал ему свою горячую любовь... Как это не раз было, я чувствую себя беспомощным рабом любви и ощущаю пылкую, неугасимую любовь его сердца, по сравнению с которой человеческие чувства представляются совершенно ничтожными... Все существо его божественной природы наполнено любовью ко мне... Каждый удар его нежного сердца — это биение любви ко мне...» Вряд ли можно сомневаться в эротической подоплеке такого религиозного чувства.
Чарльз Макфи Кэмбелл. Личность и окружающая среда. Макмиллен, 1934, с. 25-28. (Цитируется по книге «Отец Уильям Доил, орден иезуитов, духовное исследование» Альфреда О'Рейли, Лонгменз & Грин, 1925 г.).
Следует отметить существование такой формы мазохизма, где участие второго лица не обязательно и вожделенной целью является страдание как таковое. Фрейд обозначил это явление, как «нравственную форму мазохизма». В данном случае само страдание представляет абсолютную ценность, и неважно, исходит ли оно от друга, врага или безликой судьбы. Отличительной чертой таких мучеников является их постоянная готовность к боли и то облегчение, которое она им приносит. Искушенному взору аналитика не представляет труда определить это качество как «сладострастие боли», которое придает нравственному портрету личности «аморальную» окраску. В то время как аскет борется с «искушением», накладывая на себя епитимью, мученик «провоцирует» ярость своих палачей, которая порой выходит за рамки поставленной цели.
На заре христианства отцы-основатели вполне отдавали себе отчет в порочности таких наклонностей, и слишком ретивые верующие не получали благословения церкви. Те, кто сознательно стремился попасть в руки палачей, не поощрялись, но подвергались наказанию, даже в том случае, когда они с честью несли свой крест. Вот так по этому поводу высказался епископ города Александрии:1
Мейсон, с. 312-314.
«Христос не учил нас становиться пособниками наперсников дьявола; провоцировать их на новые смертные грехи и преумножать их ярость». Этот пастырь не винил тех, кто давал взятки с целью умилостивить гонителей; советовал христианам искать укрытия при первых признаках опасности, даже если вместо них арестовывали других людей; отпускал грехи тем, кого насильно или в бессознательном состоянии заставляли участвовать в языческих ритуалах.
Тем не менее религиозный пыл страстотерпцев не угасал. Во время повальной эпидемии мученичества, охватившей христианскую церковь, «люди полюбили смерть».
По рассказам, Игнат, епископ сирийского города Антиохии, перед тем как принять мученический венец, пребывал в состоянии неземного блаженства. Он был осужден на смерть на арене цирка. По пути в Рим епископ написал семь посланий, где выражал опасение, что знатные римляне-единоверцы могут выхлопотать ему помилование. В своем обращении к ним он пишет: «Боюсь, как бы ваша любовь не причинила мне зла... Право, я ничего не имею против клыков диких зверей, поджидающих меня на арене. Уверен, что они быстро справятся со своим делом... А если нет, то я помогу им в этом. Меня не страшат ни огонь, ни крестные муки, ни схватка с дикими зверями; пусть мне переломают все кости, рубят меня на куски, подвергают дьявольским пыткам, -- лишь бы мне воссоединиться с Иисусом Христом». По свидетельству историков,1