Данте, уже ничему не удивляясь, последовал за Эу-Октавией. Они вернулись в комнату, где Тибурон, кряхтя и держась рукой за живот, сидел на полу. На звук шагов он поднял голову.
— Наконец-то явилась, — буркнул он. — Где тебя черти носят, лентяйка?! А ну-ка немедленно подними меня!
Эу покорилась, и Тибурон встал на ноги, опираясь на неё.
— Пойду я в спальню, отдохну чуток. Кровь этого дьявола очень сильна, моё тело не принимает её, уж не знаю почему, — пробубнил он и добавил громче: — Приберись тут, краснокожая, но ежели вздумаешь помогать ему, берегись! Я это узнаю!
Пыхтя и шаркая, дед покинул комнату, щелчком открыв дверь, спрятанную за портьерами цвета бордо. А Эу-Октавия подошла к Салазару.
Тот выглядел измождённым, вися в хрустальном футляре, и напоминая куклу в подарочной коробке. Но цепи остались заморожены, а крышка открыта — Тибурон, видимо из-за дурного самочувствия, забыл о них. Эу-Октавия долго всматривалась в черты Салазара. Затем решилась и провела рукой по его груди — хоть раны и затянулись, но капельки крови застыли на теле. От этой почти любовной ласки Салазар вздрогнул. Проморгался и внимательно уставился на женщину.
— Кто ты? — шепнул он. — Ты не Эу.
— Самое главное, что я твой друг, — она ушла от ответа.
Отпрянув от Салазара, Октавия начала шарить по шкафам. Выудила знакомые Данте артефакты: кубок с зеркальным дном и три фиала — один с фиолетовой жидкостью, два — с надписью «Зелье Времени».
— Увы, Книги Прошлого в этом времени нет. Она ещё не изобретена, а брать предметы из будущего — опасная затея, — объяснила Октавия свои действия. — Поэтому, перемещаясь сюда, я взяла только часы Риллеу — они существуют с пятнадцатого века.
Вылив на зеркальное дно кубка фиолетовую жидкость, Эу-Октавия подожгла её и водрузила сверху часы Риллеу — те мгновенно увеличились в размере.
— Жаль, но точной даты я не знаю. С Книгой найти её было проще. Так что мы можем ошибиться на пару лет, но это не критично. Сейчас я выйду из тела Эу, мы с тобой выпьем Зелье Времени, положим руки на часы, и они перенесут нас. А куда — зависит от моей памяти, — и она задорно хмыкнула.
Эу-Октавия прокрутила часы Риллеу много раз, переворачивая их вверх тормашками, и в ту секунду, когда они сделали финальный оборот, вылетела из тела служанки. Та упала на пол без сознания.
— А она очнётся? — Данте неуверенно покосился на Эу, лежащую у его ног, как мешок с опилками.
— Да, она просто в обмороке. Очнётся беспамятной. Ведь ты применил Ритуал Забвения и немного восстановил ход истории.
Она первая выпила зелье и уложила руку на часы Риллеу, кивком велев Данте сделать это же.
— 24 декабря 1755 год! — выкрикнула Октавия, когда ладонь Данте оказалась на часах. — Особняк де Видаль!
И они снова куда-то полетели.
========== Глава 22. Барракуда ==========
Масляные фонари бросали отсветы на крыши домов, а мостовую запрудили кареты и толпы горожан, что несли в руках свёртки, коробки и картонки с рождественскими подарками и сластями. Кучера то и дело прогоняли зазевавшихся на дороге пешеходов щёлканьем хлыстов или криком.
Такая картина развернулась перед Данте и Октавией, когда они, невидимки, материализовались у особняка, тёмного и чопорного, укрытого от суеты улиц за каменной оградой. Деревья вокруг были украшены гирляндами, а на калитке висел венок из остролиста с вплетёнными в него красными яблоками. Вот оно что! Сочельник!
Данте с Октавией просочились сквозь ограду и наткнулись в саду на тегу — гигантскую чёрно-белую ящерицу. Она притаилась под кустом и глядела на них в упор, но Данте усомнился, что рептилии могут видеть призраков.
В гостиной, заставленной дубовой мебелью, шли приготовления к Рождеству: горничные в чепцах и белых передниках натирали до блеска паркет; смахивали пыль с тёмных, расшитых кручёным шнуром, портьер; расставляли всюду канделябры со свечами; развешивали гирлянды на перилах лестницы, широченной и устланной коврами. Дворецкий — старичок в ливрее и перчатках — наряжал гигантскую ель яблоками и орехами, обёрнутыми в позолоченную бумагу, пряничными звёздочками и сердцами, иногда отвлекаясь на раздачу приказаний:
— Беа, аккуратнее с фарфором, на котором нарисованы лебеди! Это семейная реликвия!
— Рита, не испачкайте праздничную скатерть! Упаси господь, сеньора Эусебия обнаружит хоть пятнышко. Головы тогда нам не сносить!
— Глория, натирайте паркет лучше! В нём должны отражаться не только свечи, но и наряды гостей, будто в зеркалах!
— Можно подумать, они этих гостей пригласят! — фыркнула молоденькая горничная, чьё симпатичное лицо уродовали оспинки. — «Рождество — семейный праздник и нечего посторонним делать в этом доме!» — хозяин вечно так говорит. А потом они удивляются, что их все считают нелюдимыми да побаиваются сеньориту Виситасьон замуж брать.
— Ох, юной хозяйке сейчас не до замужества! Она такая рассеянная теперича, не удивлюсь, если пропустит даже собственные похороны! — крикнула худосочная служанка, натирая паркет с таким усердием, что пот с неё лился градом.
Но под взглядом дворецкого — брови его подпрыгнули над очками — умолкли и та, и другая сплетницы.
— Вопиющее безобразие! Языки без костей, будто воспитывались не в хозяйском доме, а в джунглях среди мартышек, — с достоинством сказал он и забрался на стул, чтобы повесить на ель пряник в форме солнца.
А Октавия поманила Данте за собой. Пролетев через первый этаж, они вышли на задний двор и наткнулись на мужчину и женщину, что стояли под кроной цветущей жакаранды.
— Я так и думала, — вздохнула Октавия. — Я ошиблась с датой.
Они подлетели ближе. Чёрные волосы девушки покрывали цветки жакаранды, точно она прибыла из страны снегов. Её мрачная красота урождённой испанки напоминала человека, которого Данте не хотел бы видеть никогда, — Кларису, женщину-кошку. Высокая и статная, она была одета в тёмно-бирюзовое платье со стомакером и юбкой, перехваченной сзади бантом. Мужчина выглядел старше и почти касался головой кроны дерева. Алый камзол; белая рубаха с кружевными манжетами; широкие, до колен, штаны и сапоги из кожи буйвола — костюм его походил на одежду богача, но смуглое, немного обветренное лицо, бородка, заплетённая в косичку, и крючковатый кинжал на бедре выдавали в нём грозу океанов.
— Послушайте, Виситасьон, не знаю, когда мы увидимся снова. Завтра я отплываю из этих краёв. Меня ждут острова Вест-Индии [1], — шепнул он, по мнению Данте чересчур пафосно.
Девушка всхлипнула.
— Ах, как мне жить без вас, Иберио?! Я так мечтаю, чтобы вы забрали меня с собой навсегда! — схватив его за руку, она прильнула к ней губами. — Вы не представляете, как мне осточертели этот дом и отец с его претензиями, и мама с её помешанностью на чистоте и манерах! «Вы должны вести себя, как благочестивая сеньорита, Виситасьон! — гадливо передразнила она кого-то. — Посещайте церковь и молитесь. Соблюдайте тысячи правил. Занимайтесь с учителем хороших манер, с учителем танцев, этикета, языка веера и языка цветов». Зачем? А никто не знает. Так принято, выполняйте. Я живу, словно в клетке, откуда не могу вырваться. Ах, Иберио, вы для меня всё! Вы — свобода, которой я лишена, моя единственная отрада в этом мире, — и она, встав на цыпочки, поцеловала его в губы.
Мужчина поддался больше снисходительно, чем влюблённо, будто сделал одолжение.
— Увы, Виситасьон, я обычный морской волк. Я состою на службе у короля и не могу забрать вас с собой в неизвестность. Моя жизнь полна рисков. Ничего романтического в ней нет, — ответил он с подчёркнутой грустью. — Вы привыкли к другой жизни, и всё, что я могу предложить, ах, увы, — это тайные встречи в дни моего возвращения на родину.
Он говорил нараспев, словно читал стихи, а Виситасьон смотрела ему в рот. Но интуиция Данте этому человеку не верила — не было в нём и толики чувств, только красивые слова.
— Но я не хочу тайных встреч! Мне этого мало! Я хочу… — порывисто воскликнула Виситасьон, но Иберио накрыл ладонью её губы.