— Вы где были-то? Вас что, лошадь сшибла? — распричиталась она.
— Вроде того. Эта лошадь по кличке Крус, дочка хозяев колбасной лавки. Жаль, что я не повыдёргивала ей все копыта, — мрачно сказала Виситасьон и спрятала лицо в подушку.
— Так вы видели своего разбойника?
— Видела. С ней и видела. Из-за этой паскуды я не смогла уплыть с ним. Даже рассказать главное не успела. О том, что он скоро станет папой.
Грасиэла выронила из рук стопку отглаженного постельного белья.
— Что вы сказали, сеньорита?
— Что слышала. Я беременна. А Иберио ничего не знает, потому что я хотела сделать ему сюрприз, рассказать после того, как корабль отплывёт от берега. Это дочка колбасника во всём виновата! Надо было сжечь её лавку вместе с ней! — она застучала кулаками по перине. — Если отец узнает о ребёнке, он меня убьёт! А маме не поможет ни одна нюхательная соль! — и она зарыдала.
— Кажется, нам пора вновь перемещаться, — услышал Данте голос Октавии. Она вынула часы Риллеу — прокрутила дважды. — 18 августа 1756 год, поместье де Видаль в Мендосе! — сказала Октавия, и их с Данте снова заглотила дымка времени.
Комментарий к Глава 22. Барракуда
[1] ВЕСТ-ИНДИЯ — историческое название островов Карибского моря, в том числе Карибских островов, Багамских островов и островов в водах Мексиканского залива.
[2] АРАУКАРИЯ— хвойное дерево, чилийская сосна. Растёт в Чили и Аргентине.
========== Глава 23. Дочь корсара ==========
Городок Мендоса, куда они попали, напомнил Данте «Лас Бестиас». Раскидистые поля без конца и края, что утопали в фиолетово-апельсиновом горизонте. Домики-асотеи с плоскими крышами, тесные, но уютные лавочки торговцев, маленькая белая церквушка и люди простые и приветливые. Женщины в чепцах, мантильях и нанковых платьях, блузах и фартуках затыкали юбки за бедра, распускали волосы, а в руках носили плетёные корзины. Мужчины в холщовых штанах и рубахах, бородатые, с мачете и кинжалами, в шляпах и пончо, рубили дрова, скакали на лошадях и охотились на дичь.
У Данте сердце защемило от желания вновь ощутить себя частью мира. Оседлать Алмаза и помчаться по зелёному полю навстречу солнцу — золотому блюду, утопающему в горизонте.
Домик с крышей-асотеей и деревянными столами во дворе — обычными досками, положенными на козлы — именовался эстансией «Ла Роса». В саду у цветочных клумб возились девушки-батрачки в передниках и бродили утки и куры, а у порога стояли две женщины. Одну Данте узнал — то была Грасиэла, служанка Виситасьон. Одетая в крестьянское платье, фартук и соломенную шляпу, она держала в руках младенца, закутанного в одеяло. Ребёнок не издавал ни звука. Вероятно, он спал.
Другая женщина походила на цыганку — множество цветных шалей скрывали её фигуру. Из-под них торчала ярко-красная юбка. Увешанная бусами, смуглая, с непокрытой чернявой головой, выглядела она немолодо. И силу, исходящую от неё, Данте ощутил мгновенно. Ведьма?
Октавия хотела было подойти ближе, и он резко дёрнул её за локоть.
— Стой!
— Что? — не поняла она.
— Эта женщина, цыганка — маг. Я чувствую её силу, — шепнул он. — Вдруг она сможет нас увидеть?
— Это Нуна, тётка Эу, — спокойно объяснила Октавия. — Не знаю, маг она или просто знахарка, но, благодаря ей, я сейчас и общаюсь с тобой.
— А что она здесь делает?
— После того как Эу пропала, Нуна ушла из города. Она бродяжничала до смерти, выдавая себя за цыганку. Уж не знаю зачем, я не жила в те времена. И больше никогда её не видела.
— Сеньорита уснула. Роды тяжёлые были, она так устала, — пожаловалась Грасиэла. — Отец написал ей письмо, требует немедленно возвращаться — он подыскал сеньорите жениха. Бедная сеньорита Виситасьон! Она так страдала, любя этого головореза Барракуду! А теперь ей навязывают жениха, который ей не нужен. Он из очень богатой семьи…
— Она полюбит своего мужа, — промолвила Нуна сочным голосом.
— Дай-то Бог! — Грасиэла мягко качала ребёнка на руках.
— Судьба каждого написана высшими силами, — мрачно продолжила Нуна. — А я читаю будущее, даже не глядя на человека. Вот ты, например, Грасиэла, однажды станешь править в месте, куда стекаются заблудшие души, не нашедшие покоя в миру. А хозяйка твоя полюбит своего мужа. Будет счастлива она в браке, если новых глупостей не натворит.
— Да как их не натворить-то? — вздохнула Грасиэла. — Теперь есть эта девочка, — она кивком указала на младенца. — А сеньорита не может вернуться домой с новорождённой. Для всех она невинна и уехала в эту глушь, в поместье, по рекомендации лекаря. Так что с ребёнком нам придётся расстаться. Сеньорита так плакала перед родами, а как родила, велела мне унести девочку и не показывать ей. Я должна найти для неё хорошее место…
— Отнеси её в церковь Святой Марии де ла Пьедад, она там, в левой стороне города. Монахини найдут ей дом. А хозяйке отдай вот это, — Нуна сунула в ладонь Грасиэлы пузырёк с травяно-зелёным содержимым.
— Что это?
— Снадобье, которое заставит любого мужчину поверить в невинность женщины. Его стоит выпить перед брачной ночью, если хозяйка твоя пожелает сохранить доброе имя. Но у каждой хитрости своя цена, — предостерегла Нуна сурово. — Родит она лишь одного ребёнка. Все последующие умрут, и сколько раз она родит, стольких детей и похоронит.
— Это же чудовищно! — воскликнула шокированная служанка.
— Выбор за ней. Она может и не пить снадобье, — фыркнула Нуна. — Если, конечно, согласна на вечный позор и отлучение от общества и церкви, когда муж вернёт её родителям, как порченный товар.
И она переключила внимание на младенца в руках Грасиэлы. Сдвинув одеяльце, ткнула ребёнка пальцем в лоб.
— Эту девочку ждёт необычная судьба. Она потеряет свой дом дважды, и обретёт его в новой ипостаси, — Нуна вдруг уставилась на Данте и Октавию, что стояли за грушевым деревом. Данте готов был поклясться: она видит их. — У меня есть подарок и для этой девочки. Сила, которая ей понадобится однажды. Позволь, — Нуна взяла ребёнка и уложила на деревянный стол-доску. Вынула из котомки пузырёк с блестящим порошком и стилет.
— Дочь корсара. Храброе сердце, не знающее пощады, — стилетом она рассекла девочке кожу на лбу.
Грасиэла, вскрикнув, начала креститься, когда Нуна засыпала прямо в рану мерцающий розоватый порошок — в нём Данте узнал пыльцу фей. Тело ребёнка подёрнулось алой дымкой, и Нуна залечила рану мановением руки — и следа не осталось.
— Вот так, — завернув девочку в одеяльце, она отдала её перепуганной Грасиэле. — Церковь Святой Марии де ла Пьедад, — повторила знахарка и направилась к калитке. На полпути замешкалась у дерева, за которым притаились Данте и Октавия. — Ты пришла рано, — сказала она Октавии.
Грасиэла, обняв младенца, скрылась в доме — со стороны казалось, будто Нуна разговаривает с грушевым деревом.
— Эу потеряла память, — отозвалась Октавия.
— Этого следовало ожидать. Вы лишили её Сущности. Но есть одна невинная душа, что не находит покоя. Её можно поселить в теле, где Сущность мертва.
— Кто? — шепнула Октавия.
— Она была горничной в доме твоего мужа. Безвинно пострадавшая от рук палачей. Сущность женщины никогда не поселится в теле мужчины. Передай это своему чудовищу. Он не дал ей жить, не дал и умереть. До сих пор не пойму, что вы в нём находите.
— Джеральдина? — догадалась Октавия.
— Да! А ты кто? — обратилась Нуна к Данте, что стоял с открытым ртом.
— Мой правнук, — ответила Октавия вместо него.
— Похож на него! Игры со временем опасны. Можно доиграться, — предупредила Нуна и вышла за калитку.
Оглянулась снова.
— Через пятнадцать лет — в самый раз. Она чёрствая, как засохшая кукурузная лепёшка, пошла в отца. Научи её… любить, — и… Данте только моргнул, как Нуна исчезла.
— Я ничего не понял, — признался он.
— А пока и нечего понимать. Давай руку, мы перемещаемся.
Пунктом назначения оказался беленький домик, утопающий в тени коралловых деревьев. Две девушки играли в волан в саду; их смех звенел колокольчиками, спугивая с кустов бабочек и пчёл. Одна — смуглая, рослая, яркая брюнетка с хищным лицом — в ней Данте узнал Кларису. Изменилась со времён своего отрочества она лишь гардеробом. Нынче, вместо мужских одеяний, на ней было кисейное платье в зеленый цветочек и туфельки с лентами, крест накрест обмотанными вокруг лодыжек.