— Мы с ними это обсудим, — пошла на встречу Йоланда. — Мы их уговорим повременить с публичным проявлением своих чувств. Но ни мы, ни твой отец не вправе их разлучать. Любовь всегда в приоритете.
Крыть Ламберто было нечем, и он сдался на милость победителей.
Два года минули как по волшебству. Хотя о волшебстве во дворце Фонтанарес де Арнау старались не вспоминать — чересчур болезненными были эти воспоминания.
Данте, избегая прилюдного проявления своих магических навыков, скучал по дням, наполненным сказкой. Но без магии обойтись он не мог и не хотел — тайком ото всех одевался и причёсывался манипуляциями руками или щелчком пальцами переставлял мебель в комнате.
Всё же магия — его сущность. Он колдун и не может, не должен отказываться от этого дара. Магические способности в нём природные, они передались ему по наследству. А вот перстня теперь не было. Данте не расстраивался, но иногда думал: жаль, что он больше не может читать мысли.
В последующие годы Данте много размышлял о своей жизни, вспоминая её радостные и печальные моменты, самые страшные, самые счастливые, самые больные. Магия всегда приходила к нему на помощь, своеобразно, но... Был бы он сейчас жив без неё? Навряд-ли. Всё-таки магия — не проклятие, это дар судьбы. Так же, как любовь Эстеллы. И он должен научиться принимать себя таким, какой он есть. Да, это тяжело — отличаться ото всех, но... у него есть своё мнение, он никогда не пойдёт за стадом, как покорная овца, а выберет свой путь, тот, что подскажут ему разум и душа. Надо лишь научиться жить без оглядки на чужое мнение.
Единственным волшебным артефактом, что остался у Данте, был меч. Не зная, куда его приспособить, он повесил его в спальне как картину, и, глядя на него, изредка ностальгировал по прежним временам.
Эстеллу это немало позабавило — иногда Данте вёл себя по-дурацки, но его заскоки ей даже нравились. Хоть Данте и возмущался тем, что светские правила вынуждают Эстеллу разыгрывать убитую горем вдову, ему пришлось смириться — только так дедушка Лусиано согласился закрыть глаза на их отношения. Ночи Данте с Эстеллой проводили вместе, но днём на людях изображали холодную учтивость. Это тихое счастье украдкой, тем не менее, вытащило Данте из его панциря нелюдимого мизантропа, куда закрывался он с тех пор, как себя помнил.
Но забыть всё оказалось непросто. Данте снились кошмары, и он просыпался в холодном поту, видя себя то в тюрьме среди крыс, то в Жёлтом доме на цепи, откуда спасся, чудом обернувшись в лисёнка Мио; то вспоминая страшные пытки, которым подвергали его Салазар и Маурисио. Он со скрипом выносил галстуки, банты и украшения на шее — они его душили, доводили до бешенства и слёз, напоминая о пережитом. Но время текло, как вода в реке, его было не удержать, не остановить, и боль мало-помалу притупилась. Кошмары посещали юношу всё реже, уступая место снам иного характера: нежным грёзам о парящих в облаках лошадях да туманных замках, плавающих среди огромных, как арбузы, звёзд.
Эстелла была ласкова и внимательна к Данте, выслушивая его страхи, беды и жалобы, что ночами он шептал ей на ушко. Она целовала его в губы, расчёсывала ему волосы, убеждая, что всё будет хорошо. Главное — они есть друг у друга. И её звонкий голосок, улыбка, прикосновения, медленно, но верно излечивали его душу, действуя как целительный бальзам. Раны затягивались, сначала грубо, рубцами, изредка побаливая, но потом рубцы рассасывались и Данте уже не вздрагивал от громких выкриков, не слышал голоса, не путал даты, имена, события и даже перестал бояться зеркал. Отражение там снова появилось, а Салазар не подавал признаков жизни, и Данте, в конце концов, перестал ожидать новой катастрофы. Он учился быть счастливым, улыбаться, радоваться жизни, общаться с людьми и видеть в них что-то хорошее. Эстелла учила его манерам: как одеваться, как говорить, как вести себя за столом. Однажды Данте сломал в ней оковы, стереотипы, заложенные обществом и церковью, вбитые с детства, вытащил из неё то, что пряталось в её душе. Научил её быть самой собой, впустил её в свою жизнь. И теперь Эстелла хотела ввести Данте в ту жизнь, к которой привыкла она с рождения. Конечно, Ламберто и Лусиано уже натаскали Данте по части манер и поведения, но он не уловил их сути. Данте играл в аристократа, следуя правилам, что ему диктовали, играл умело, но душой он всегда был далеко. И Эстелла пыталась объяснить ему вещи, свойственные и ей, привнести некий лоск, чтобы любой жест или слово Данте были не маской, а частью его характера, его сущностью. Делала она это не столько для самого Данте, сколько для себя. Как и в её возлюбленном, в Эстелле жило тщеславие, проявляясь временами. Когда закончится дурацкий траур, она выйдет с Данте в свет, представив его как нового мужа, и она хочет, чтобы вся округа умерла от зависти. Утереть бы носы всяким Мендисабалям и иже с ними!
Последние всё таили злость на несостоявшуюся родню, и Лусиано был вынужден продать акции Национального банка. Но напоследок отомстил, найдя крайне вредного покупателя — герцога Григорио Эдельмейса — очень богатого старикашку, въедливого как комар. Теперь, стояло акционерам Национального банка устроить собрание, как на него являлся Эдельмейс и доводил до ручки всех: то ему не нравился зал заседаний и он требовал перекрасить стены в другой цвет; то его не устраивала форма стола и он возмущался, почему тот круглый, а не овальный, да и ножки, где это видано! — не деревянные, а кованые. Потом Эдельмейс стал верещать, что акционеры хотят его отравить, и, когда ему подносили чай или кофе, заставлял кого-нибудь сделать глоток из его чашки. А если ему не нравился чей-то взгляд, он закатывал скандал прямо в банке, раскидывая мебель пинками.
Браулио Мендисабаль нервно общипывал себе бакенбарды, мечтая избавиться от этой напасти, но сеньор Эдельмейс уходить из банка не собирался, чувствуя себя как рыба в воде среди людей, которых он жутко бесил. А Лусиано только ручки потирал — Эдельмейс, хоть и был невыносим, но заплатил за акции щедро.
Эстелла же, обретя личное счастье, стала и к людям относиться мягче и лояльней, и, в конце концов, помирилась и с Бертой, от которой получала новости из Ферре де Кастильо. Новостей этих было немного, но справочное бюро по имени «Берта» работало без сбоев.
Послания бабушки скрашивали однообразное существование Эстеллы — из-за траура она выпала из жизни: теперь не было ни балов, ни театров, ни её знаменитых пятниц. Она смертельно скучала, вынужденная разыгрывать безутешную вдову. Отвлекали её лишь салон моды, любовь Данте и бабушкины письма, длина которых частенько превышала все допустимые пределы.
А Берта писала и писала, выуживая подробности из жизни соседей, мелочи, глупости, сплетни. В первый год эстеллиного вдовства в каждом письме бабушка сожалела о кончине Маурисио и спрашивала, не превратил ли Эстеллу «злодей Данте» в жабу? Сначала девушку это злило, но, в конце концов, стало веселить. Никогда люди разных поколений друг друга не поймут, так что лучше пропускать это мимо ушей — нервы целее будут.
Но, помимо брюзжания, Берта выдавала и интересную информацию о событиях в городе.
Например, Эстеллу позабавила судьба дам из Комитета Милосердия, с которыми она сталкивалась в страшные дни эпидемии в Ферре де Кастильо. Прыская со смеху, она вычитала из бабушкиного письма, куда Берта приложила ещё и газетную вырезку, о бракосочетании Ноэля Марвилья, сына сеньоры Констансы Марвилья — женщины, похожей на шкаф, с сеньорой Апполинарией Веласкес-Гретто — старушенцией девяносто трёх лет от роду, морщинистой, как шарпей. Апполинария была богатой вдовушкой со стажем — похоронила шестерых мужей. А ведь Ноэль Марвилья некогда ухаживал за Сантаной! Теперь его мать, пребывая в ужасе от невесты, отказывалась не только видеть сына и сноху, но и грозилась уйти в монастырь, если старуха не околеет в ближайшее время. Над этой историей Эстелла хохотала до слёз, решив обсудить её с Сантаной, когда предоставится случай.
Как готовит Флор, служанка сеньора Альдо, Берте давненько не нравилось, и она с превеликим удовольствием взяла к себе Лупиту. Сынок Лупиты Дуду, которого Эстелла помнила ещё мальчишкой, вымахал в здоровенного детину и подался на Гаити, где в 1803 году отменили рабство. Теперь наравне с белыми Дуду торговал экзотическими фруктами и свободно шастал по улицам, раскланиваясь со всеми и откликаясь на имя «сеньор Эдуардо». Лупита своим сынком несказанно гордилась, рассказывая о нём каждому встречному.