— Ещё чего удумал! Тут нужна тонкая дипломатия, а не твои стенобитные методы! — взгляд Элен, вопреки её словам, с явным одобрением скользнул по внушающей уважение мощной фигуре парня. Потом она, с трудом отвлекшись от этого притягательного зрелища, огорченно вздохнула и прошептала:
— Знать бы, почему они столь тщательно хранят свои секреты… Что в этих легендах такого, что нельзя рассказывать чужакам? Что за тайны кроются в горах, которые не хотят раскрывать нам?
Под монотонное завывание ветра мысли думались сплошь грустные: о безнадёжности предприятия, о том, что великим целям, выстраданным долгими часами, проведёнными над пыльными архивами, не суждено сбыться, о том, с каким злорадством встретят их неудачу закадычные недруги в стенах родного Департамента…
— Так, хватит! — Савва с неожиданно звонким хлопком раздраженно закрыл свой блокнот, в котором что-то черкал последние часы… — Дождемся хорошей погоды, не может же эта мокредь длиться бесконечно. А там продолжим втираться в доверие. Девочкам придется ещё попотеть у очагов в йортах наших гостеприимных хозяев, перенимая все тонкости ведения местного быта, а мы… Мы попробуем уговорить мужчин позволить нам принять участие в их занятиях…
— Ага, ещё я овец не пас!.. — оскорбился Миша, презрительно поведя носом.
— Понадобится — будем и овец пасти! — непреклонно отрезал Савва. — И конский навоз собирать, и кобыл доить! Я на все готов, лишь бы убедить их, что мы достойны доверия!..
Из дальнего угла послышалось одобрительное хмыканье Егорыча, который задумчиво водил точильным камнем по своему любимому охотничьему ножу.
— Княжич дело говорит, а тебе, Мишаня, не зазорно было б у него поучиться!
Миша обиженно насупился, а Савва открыл было рот, чтобы в очередной раз возразить против присваивания ему титула, на который не имел никаких, по его мнению, прав, но только досадливо вздохнул и промолчал, мечтая в душе о том, чтобы побыстрее закончился этот проклятый ливень и можно было бы заняться делом. Иначе, опасался он, любое неосторожное слово может вызвать взрыв и перессорить уставших от тесноты и безделья участников их маленького отряда.
Словно отозвавшись на чаяния юного Морозова, к утру небо очистилось, в лениво разлегшихся на земле лужах отражалась безмятежная синь, периодически озорно подмигивающая рябью от падающих с ветвей деревьев капель. Не став дожидаться, пока хоть немного просохнет, Элен и Ольга засобирались в селение. Казалось, что прошедший дождь смыл все неприятности прошлых дней, и солнечные лучи пробуждали в душах путешественников стойкое убеждение в том, что удача уже стоит на пороге. Тем более неожиданной показалась им атмосфера, царившая в жилище Айгуль и Бикбая…
Эта пара была одной из немногих, отнесшихся более-менее спокойно к появлению молодых русских исследователей. Вежливо пригласив в дом, они с интересом расспрашивали ребят об их путешествии, о том, как все устроено у них на родине, щедро угощали… И искусно уклонялись от ответов на вопросы о тех самых преданиях, что, собственно, и привели путешественников в эти края. Но сегодня надежда все-таки развязать языки аборигенов вспыхнула с новой силой.
К самому йорту девушки уже не подходили, а, скорее, подбегали. Успешно поборов желание заглянуть в небольшое оконце — ещё живо было в памяти то, как их строго отчитали, когда они впервые решили поговорить с хозяйкой через окно, в красках поведав, что таким образом можно навлечь страшные беды на жителей дома — Элен и Оля подошли к двери, выкрашенной в красно-коричневый цвет, что, по поверьям башкиров, должен был отваживать нечистую силу. Хотя, глядя на краску, что подозрительно смахивала на высохшую кровь, девушки про себя думали, что тут не только нечистая сила почувствует неладное…
Вдруг дверь распахнулась и на улицу выкатилось нечто, походившее на огромный клубок разнообразного тряпья… Отшатнувшись в сторону, Элен чуть не упала, но успела ухватиться за ветку дерева, растущего рядом с йортом. А Оля, мигом подобравшись, замерла в оборонительной стойке, явно держа наготове пару-тройку плетений. Тем временем визжащее нечто — а теперь стало понятно, что все непривычные звуки, смутившие девушек, исходили именно от этого существа — развернулось, и оказалось, что это не неведомый зверь, а не менее неведомая древняя старушка. И могли бы её растрепанный вид и неопрятная многослойная одежда вызвать смех, если бы не её глаза. Чёрные, пронзительные, страшные, они, казалось, прожигали насквозь, видели все тайное, постыдное, то, что было спрятано в самых дальних уголках души даже от самого себя… Но безжалостный взор старухи извлекал на свет эти секреты, взвешивал их, оценивал, отбрасывал в сторону и запускал свои щупальца все глубже. Дрожа от ужаса, охватившего все её существо, Элен погружалась в черноту этого взгляда, точно в омут, все тише становились окружающие звуки, все меньше волновали её все проблемы, показавшиеся вдруг незначительными пылинками… Из этого гипнотического состояния её вырвала неожиданная пощечина, обжегшая щеку…
— Соберись!
Миловидное лицо её подруги приобрело необычную жёсткость, чётче обозначились скулы, на висках бешено трепыхались вздувшиеся жилки, точно девушка тянула непосильную ношу, надрываясь, растрачивая жизненные ресурсы.
— Ведьма! — словно выплюнула Ольга вмиг потрескавшимися губами. — Здесь нет добычи для тебя!
Ещё с минуту они сверлили друг друга напряжёнными взглядами, пока Элен приходила в себя. В её голове нарастала тупая, пульсирующая боль, откуда-то изнутри поднялась горячая волна, девушку начало нещадно выворачивать. Содрогаясь в мучительных спазмах, она сплевывала тягучую, горькую слюну, мечтая лишь об одном — оказаться подальше от жуткой старухи. А та тем временем что-то бормотала с ненавистью, то тихо, то повышая голос практически до визга. Потом, поняв, что справиться с наглой девчонкой не получается, старуха стремительно обернулась к хозяину йорта, выскочившему на улицу. Брызжа слюной, она с ненавистью взвизгнула:
— Они, они повинны во всем! Они разбудят Улем, всему настанет конец! И твой сын — только начало! Чую дурной дух, чую беды, чую! Только кровь, только жертва утихомирит его…
Взметнув ворох одежд, что скрывал тело старухи, налетел злой ветер, гневно зазвенел монетами, что во множестве были нашиты на её верхнюю рубаху, попытался сдернуть вплетенные в седые космы перья и ленточки… Проворно перебирая ногами, ведьма скрылась из виду, и сразу стало легче дышать, ветер улегся, сперва нерешительно, потом все звонче и уверенней запели птицы. Раздался дрожащий вздох, и Бикбай осел на землю, словно лишившись сил. Вытерев рот рукавом и непроизвольно сморщившись от гадкого вкуса во рту, Элен подобралась на непослушных ногах поближе к нему и села рядом.
— А что это было?
Бикбай устало потер рукой глаза и глухо сказал:
— Злая женщина… Я был совсем мал — она уже была старой, мой отец говорил, во времена его детства этой старухой пугали непослушных ребятишек…
— Но что ей понадобилось от вас? И почему она так ненавидит нас? И что за Улем мы должны разбудить?!
Бикбай тяжело вздохнул, опустил глаза, потом нехотя промолвил:
— Пропал мой Карабаш…
Элен ахнула, потом поспешно зажала рот рукой. Она привязалась к живому и любознательному мальчугану, единственному сыну Бикбая. Единственный сын, долгожданное дитя, он ни в чем не знал запретов, но при этом был добрым и веселым мальчуганом, хотя и не в меру непоседливым. При мысли о нём в памяти Элен первым делом всплывала его любимая шапочка, любовно вышитая руками матери. Казалось, они родились вместе — Карабаш и его шапейка, как он её называл. И днем, и ночью она горделиво красовалась на его черноволосой макушке, полноправно участвуя во всех шалостях и проказах. Пока Элен потрясённо пыталась переварить ужасную новость, Ольга встряхнулась, словно недовольная кошка, на которую попала вода из грязной лужи, потом подошла к Бикбаю и требовательно посмотрела на него:
— Рассказывай!
Оказалось, пропал мальчишка пару дней назад, сначала родители решили, что он загулялся с соседними ребятишками. Когда зарядил ливень, и все разбежались по йортам, Карабаш так и не появился. И с этого вечера для Айгуль и Бикбая начался затяжной кошмар. Пока небо выплескивало на ни в чем не повинных людей всю свою затаенную обиду и боль, обиженно громыхая и бросаясь молниями, несчастные родители прочесывали окрестности в поисках своего чада. И лишь поняв, что все безрезультатно, пошли на поклон к старой Хабире. Пока она с пренебрежением ковырялась в принесенной суме, перебирая узловатыми, морщинистыми, но цепкими и проворными пальцами подношения, Айгуль затаила дыхание и молила про себя кого-то неведомого, но всемогущего и всезнающего, доброго и милосердного, чтобы он помог и устами убырлы карсык дал ответ — куда запропастился негодный мальчишка, этот несносный, невозможный, но такой любимый хулиган! С отвращением швырнув подарки в темный угол, Хабира скрипучим голосом бросила: