…А в Сосновой — почти одни новобранцы… обученных уже отослали к Трем Дочерям, и об этом-то в войске рухэй знать могли, шпионов довольно. Сейчас крепость обороняют слегка натасканные земледельцы, половина уже дрожит — неужто перепугались совсем малой горстки? И оружия хорошего пока нет, с ним ушли на войну, а тренируются пока с чем попало, в реальном сражении от него мало толку.
А крепость, хоть и содержится хорошо, старая, стены разрушены кое-где, не так уж и сложно преодолеть…
Все это глупой девице знать не положено, да. А она знает вот. Потому что именно этого от нее и хотели… и еще много чего. Про караулы, заставы, про мост…
С яростным шипением сбросила со стола тушечницу, за ней полетела дощечка для разглаживания бумаги.
— Госпожа?! — перепугалась Минору.
— Клянусь Нижним Домом… если он продолжит говорить со мной так, я… я не знаю, что сделаю!
Она продолжала бушевать, и в соседней комнате грохот явно услышали, хоть и прочные, толстые тут были стены и двери. Вскоре отодвинулась створка, Таниера шагнул к Сайэнн, темный и озадаченный. Она вытянула вперед руки, расставив полусогнутые пальцы на манер когтей.
— Закончен совет? Никого уже нет, я вижу? Так говорите! И попробуйте только… Все плохо?
Какие бы вести ни принесли ему ночью, поведение Сайэнн стало задачей не менее легкой.
— Дорогая, это не женское дело, и я тебя уверяю… — начал он неловко — всегда был неловким, когда пытался говорить ей что-нибудь ласковое.
— Или вы говорите правду, или я… спрыгну со стены! — выпалила она первое пришедшее в голову.
— Скажите уж все, как есть, — вздохнула Минору, обычно молчавшая при командире. — Вон как она беспокоится, а все равно ведь узнает, что будет.
Таниера еще поколебался какое-то время, потом сдался:
— Тебе пожалуй и впрямь лучше знать, дорогая. Только возьми себя в руки. Все не так плохо. Их не слишком много, но это отряд, не бродяги; у нас больше людей, но меньше сил.
— Не так плохо? — усмехнулась Сайэнн деревянными губами.
— Я послал голубей в Лаи Кен и Срединную, надеюсь на помощь, но скорее всего рухэй подойдут раньше. Лаи Кен далеко, а в Срединной мало людей… До тех пор придется их сдерживать нам. Здесь тебе оставаться опасно.
Скорее всего? Разве что налетчики надолго лягут спать в ближайшей канаве!
Мир треснул и обрушился. Кажется, она что-то кричала, куда-то падала. Таниера ее удержал, и был лицом вроде снега в конце последнего месяца зимы — серо-белый. Известие о врагах возле крепости он принял куда спокойней, чем поведение Сайэнн сейчас.
Он что-то говорил, непривычно для себя много, что-то уговаривал выпить. Усадил на обитую мягким скамью. И снова что-то сказал.
Придя в себя, Сайэнн поняла, что убеждает ее как можно скорее уехать.
Наотрез отказалась. С некоторым озлоблением поняла, что он тронут до глубины души — как же, не хочет его покидать…
Но если он — дурак, то она кто?
— Пока рухэй будут заняты крепостью, проходы на юг останутся свободны, даже если перекроют восточные тропы, — убеждал он. — Пока еще не одолели ущелье…
— Я остаюсь, — сказала она, пряча руки в рукавах и сжимая до боли пальцы.
— Мне некогда с тобой спорить, — вздохнул командир. Наклонился, поцеловал ее в лоб, — Через полчаса уедешь отсюда со своими служанками, Минору присмотрит, и еще я дам человека. И… вот, — положил на столик тугой кошелек, — Возвращайся к родным.
Минору, оставив хозяйку, поспешила следом за ним.
Сайэнн сползла со скамьи на пол; все равно слишком высоко, второй этаж, и фундамент высокий. Лечь бы на землю, прижаться к ней плотно-плотно. Самой стать землей.
А ведь он — не командир, другой — не соврал ей ни словом. Она сама придумала, на чьей он стороне — готова была принять любую, кроме той, что оказалась на самом деле.
Во рту был горьковатый привкус хвои, и сухость — словно наелась сосновых опилок.
А перед глазами — Энори, каким он был еще недавно в ее комнате. Устроился на подушках, уютно ему тут, словно не тайно пришел к чужой женщине. Красивый. Живой. Вот так он глянул чуть искоса, тяжелая прядь упала на лоб, но не ее потянулся убрать — а прядку с лица Сайэнн. Ласковый жест, и такой… почти родной, словно давным-давно они одно целое.
И снова поднялась рука перед внутренним взором, и снова…
…Где эта клятая Минору, когда она нужна? Хоть бы прислала кого-нибудь вместо себя. А ведь она обо всем догадалась…
Обещала не бросать, и вот она, верность.
Минору так и не пришла. Сайэнн поднялась, одернула платье, направилась в свои покои.
— Один только вопрос…
В коридоре, скрестив на груди руки, возвышался первый заместитель командира. Темный; одежда, головная повязка, лицо; только шитый золотом знак на повязке ярко блестел.
— Я вас слушаю?
— Твой приятель из этих мерзавцев, или тебе попросту заплатили?
— Не понимаю, — холодея, сказала Сайэнн.
Всегда был к ней почтителен, хоть и сух — но так он вел себя со всеми. Да, недолюбливал молодую веселую женщину, боялся, что ее прихоти командир поставит превыше всего. Но при себе держал недобрые мысли, если они и были. А сейчас довольно грубо развернул, втолкнул ее обратно в комнату, будто провинившуюся служанку, сказал с неприкрытой враждебностью:
— У меня нет уверенности, иначе бы я доложил. Но я думаю, это ты помогла.
— С ума вы сошли, по-моему, — ответила Сайэнн, подчеркнуто не замечая неуважения, жуткого от человека, всегда поступающего как предписано.
— Кто-то к тебе приходил ночами… мои люди следили, но не сумели его поймать. И ты читала бумаги командира. Если попробуешь уехать, сбежать…
— Если я попробую, то уеду, — ответила Сайэнн спокойно и неожиданно для себя почти весело. — Но я уже отказалась, хотя господин Таниера намерен отослать меня силой. Так что вы сейчас мой союзник — спрячьте меня где-нибудь, и доложите, что я покинула крепость.
Мужчина не сводил с нее недоверчивого взгляда.
— Так это не ваших рук дело?
— Не кажется ли, что я была бы последней дурой, до упора оставаясь в Сосновой? Только смотрите, теперь не откажитесь мне помогать! Иначе… так и будете мучиться сомнением, виновна ли я. Даже в Нижнем Доме, — Сайэнн коротко рассмеялась.
Все они скоро окажутся там. И она — точно без права выхода очень и очень долго.
Собственные покои казались чужими, незнакомыми. Занавеска — вышитые уточки, символ семьи. Пальцем погладила атласные спинки. Селезень хорош, а его подружка слишком уж блеклая. Грустная. И на сундуке уточки вплетены в резной орнамент — надо же, не замечала. Зачем так много их? Семья у нее тут, что ли, была?
Бродила, разглядывала. Думала.
Можно во всем признаться, только зачем? Пусть уж Таниера до последнего считает ее чистой и верной. Этот человек ее любил, и не его вина, что невзаимно. И как она подойдет, скажет? Кому другому бы могла в глаза посмотреть — уже смотрела четверть часа назад, — но не командиру Сосновой, не мужчине, которого она предала и лишила всего.
— Я обещала о вас позаботиться, — голос сзади был тусклым и пыльным, он не мог принадлежать Минору. — Вернемся в деревню, в город…
— Поедешь одна. Ты ведь… все поняла. Он увидит, как ты уезжаешь, меньше будет вопросов.
— И не просите…
— Да я и не прошу, я приказываю.
— А командир-то мне говорит — береги, мол, ее; я и не думал, что она остаться захочет, а у нее сердце-то золотое…
— Нет у меня сердца совсем. И поэтому ты уедешь, а я останусь.
— Думаете, он — тот — заберет вас отсюда?
— А ты дура, похоже, — сказала Сайэнн, какое-то время не мигая глядя на служанку; ту испугали до странности большие и прозрачные глаза. — Но за мою ошибку не тебе отвечать. Уедешь, будешь меня помнить. Может, расскажешь кому, что я сделала — как пожелаешь. А будешь настаивать, что меня бросить не можешь — я все расскажу командиру. Порадуй всю крепость тем, как меня убьют за измену. Нет? То-то.