Один старый посетитель, с впалыми глазами, налитыми кровью, сидел на жесткой скамейке, опираясь то на одну, то на другую руку. Должно быть, позвоночник не выдерживал тяжести его массивной фигуры, жаловался на то, что он давно сидит, и что если была бы живая очередь, он мог пройти еще до того, как Шаломов куда−то убежал.
− Что хотят, то и делают, чтоб он простатитом заболел, чтоб потом у него аденома появилась, и была у него бельмом на глазу, − высказалась одна старушка, у которой горб был так высок, почти выше головы, и смотрела она только в ноги, даже не пытаясь задрать свою седую голову. − А я...я уже неделю не посетила общественное место, а када посещала, то без пользы.
− Утром, не вставая с кровати, сделайте пять-шесть глотков холодной воды, − сказал Александр Васильевич. − Может это то, что вам нужно.
Ему было жаль старуху, которую возможно бросили дети, внуки на произвол судьбы. По ее фигуре, по тому, как она сидела, как морщилась от боли, было видно, что у нее не все хорошо дома. Известно: дети это цветы жизни на могиле родителей.
− Скорее бы все кончилось. Я не живу − мучаюсь, мешаю своим близким и потому они ждут, не дождутся, когда я перестану дышать. Единственное место, где я могу найти понимание, это полуклиника, это добрые, обходительные врачи, особенно, когда я что−то сэкономлю и принесу им сотню другую. Они могли бы мне помочь, ежели бы у меня что-то было в карманах, но...в моих карманах ветер гуляет уже третий месяц. Внучок Слава пролез в тумбочку и все, шо было выгреб, каналья, шоб у его запор появился, када вырастет. Пензия маленькая, не заслужила. О, кажись, идут..., прохфессор идут. Я первая, я ненадолго.
Однако это был не профессор, а Шаламов, молодой, задорный, он высоко нес голову, а на тех, что сидели на лавочке в ожидании смерти, даже не посмотрел.
Он прошел дальше, в свой кабинет и закрыл дверь изнутри. Ждите, приговоренные.
Александр Васильевич выяснил, что больные с талоном на 15 часов все еще ждут очереди, в то время как часы показывают половину пятого. Он махнул рукой на всю эту нестыковку и присел позади всех посетителей.
Когда подошла его очередь, уже было половина седьмого вечера. Четыре часа в очереди это только начало, и если бы не эта единственная скамейка, куда можно присесть и отдохнуть, пришлось бы туго. За ним заняли еще три человека, но теперь он уже был первым. Дождался. Поскольку никто не приглашал, Веревкин стал рваться в кабинет сам, но медицинская сестра всякий раз выпроваживала его обратно, повторяя одни и те же слова: − Он занят, он занят, у него тяжело больная дама. И он там ей сует, только не подумайте что-то такое поганое; он сует ей палец, сами понимаете, куда, во, слышите, она стонет, − говорила медсестра почти шепотом.
Этот стон вызывал улыбку у медицинской сестры и какую-то злую гримасу. Казалось, она сама рвалась туда, но почему-то воздерживалась от опасного для врача и для себя шага.
После третий попытки Веревкин застал Шаламова за рабочим столом. Он все вытирал испарину на лбу, глубоко дышал, казалось, ему не хватает воздуха. Тем не менее, он протянул руку и сказал:
‒ Бунажки на стол!
‒ Вот талон.
‒ А медицинская карта?
‒ В регистратуре сказали, что медицинской карты нет, она должна быть у вас.
‒ Идите, скажите, пущай ищут, пока не найдут. У меня вашей карты в жись не было. Я все сказал.
Веревкин выскочил из кабинета и спустился в регистратуру. Девушка тут же подошла к окошку с улыбкой на молодом лице.
‒ Сейчас, подождите немного.
Девушка ушла вглубь, затерялась между стеллажами, недолго рылась на полках, но вернулась ни с чем.
− Куда девалась ваша карта, не могу знать. В ячейке, где она должна быть, ее нет. Скажите врачу, пусть у себя поищет.
− Он уже искал и не нашел.
− Пусть ищет, как следует.
− Ну, хорошо.
Веревкин поднялся на третий этаж. У Шаламова уже сидел мужчина.
− Ну что? иде карта?
− Сказали: у вас.
− Спуститесь и скажите, что у меня вашей карты нет.
− Я уже говорил.
− Еще раз скажите.
В регистратуре на первом этаже к окошку подошла та же девушка.
− Карту!
− Как фамилия?
− Я уже вам говорил.
− Вас тут много. С утра до вечера человек пятьсот проходит, всех не упомнишь.
− Веревкин.
− Подождите.
Она вернулась так же быстро и точно так же развела руками.
‒ Скажите этому молокососу, что в регистратуре сказали, чтоб он вас принял, а медицинскую карту я ему передам.
‒ Хорошо, я так и сделаю, спасибо, ‒ сказал Веревкин.
‒ За что спасибо?
‒ За то, что не нашли.
‒ Все будет в норме. Пойдите, скажите, что мы сказали, а если он сделает квадратные глаза, пусть он скажет вам, а вы скажете нам, что он сказал вам, чтоб вы сказали нам. А мы скажем вам, что сказать ему. Договорились?
‒ Чертовщина какая-то, ‒ произнес Веревкин, поднимаясь на третий этаж. Он рванул дверь на себя и вошел без очереди. Шаламов широко раскрыл глаза.
‒ Карты нет, то есть, она сейчас уже есть, когда меня нет на первом этаже, карта появляется, а когда я появляюсь у окошка, медицинская карта исчезает. Но они сказали, чтоб я сказал вам, а вы скажете мне, я спущусь и скажу им.
− Скажите, что у меня вашей карты нет.
У Анатолия Петровича стал высовываться язык, который просился на плечо, когда он очутился у двери Шаламова с пустыми руками. Теперь у него сидела дама, пришлось ждать.
− Бунажку нашел?
− Не нашли.
− Пущай заведут новую медицинскую карту. Идите вниз.
− Послушайте, профессор! мне надо будет вызывать скорую помощь: мое сердце не выдержит.
− Ничего. Укол от простуды дам, и все пройдет. Не такое здесь бывало. Лифт работает?
-−Кажись.
− Ну, тогда у чем дело?
Александр Васильевич медленным шагом дополз до лифта и когда он открылся, быстро юркнул внутрь, потому что лифт быстро закрывался без нажатия кнопки. Девушка, что только что отправила его в третий раз на третий этаж, подошла к окошку и, сохраняя очаровательную улыбку на лице, сказала:
− Вы знаете, как только вы ушли, ваша карта нашлась. Это...это какое-то волшебство. Такое случилось в первый раз. Уж не обессудьте. Но я знала, что вы придете, потому что деваться некуда. Вот забирайте свою медицинскую карту, хоть и не положено выдавать на руки больному, но в порядке исключения.
Шаламов сидел у себя, и все время посматривал на часы. Когда Александр Васильевич положил карту на стол, он, держа мобилку у левого уха, изрекал: чичас буду.
− Но вы уж меня не покидайте. Я оголюсь, вы гляньте на мой зад и коленкой под зад, и готово.
‒ Я скажу вот что: приходи через неделю, а лучше через две, но с талоном и я осмотрю...всю твою урологию, но не вздумай, кому сказать, что я тебе сказал.
‒ Профессор! Да чтоб я? никада такого случиться не может. Чтоб я единственного профессора на всю округу, на весь район, на всю Москву продал, такого никада не случится.
− Я не профессор, я обыкновенный врач.
− Так мы вам присвоим...за добросовестное отношение к работе и уважение к больным. Вон не прошло и двадцать минут, как вы двадцать человек осмотрели, а одной даме даже совали...