…Ранним утром поезд подходил к Минску. Мы не спеша оделись и вышли в тамбур покурить. Курили молча и только в конце, погасив папиросу, Петр Казимирович, взяв Володю за плечи, с какой-то нежностью сказал: «Спасибо, сыну, что познакомился с тобой. Я вижу, что и третье поколение растет у нас достойное».
И тут я обратил внимание на орденские колодки молодого офицера: два ордена Красной Звезды и орден «За службу Родине…».
У обелиска
Письмо было из Курской области. Школьники-следопыты, с которыми генерал Сивалев познакомился два года назад, объезжая в составе группы летчиков-ветеранов места боев прославленного штурмового авиационного корпуса, писали, что неподалеку от их деревни при прокладке трассы газопровода найдены отдельные части военного самолета и рядом с ними останки двух летчиков, павших в годы Великой Отечественной войны. По номеру, который сохранился на оплавившемся от огня ордене Красного Знамени, удалось установить фамилию и инициалы одного из членов экипажа: в наградном листе значилось – старший лейтенант Орлов. Кто был вторым – неизвестно. «Может быть, товарищ генерал, который рассказывал, что он тоже воевал в этих местах, поможет школьникам вписать имя героя на обелиске братской могилы».
Анатолий Петрович Сивалев дочитал письмо, написанное размашистым детским почерком, и вдруг почувствовал, как сердце остро защемило от жалости к тому, кто, пожертвовав собой, спас его в тот жаркий июльский день, и от сознания какой-то своей вины перед ним, своим командиром и другом, что он, Сивалев, не все сделал, чтобы изменить эту несправедливую и обидную для памяти друга запись – «пропал без вести».
Все эти годы он не верил в эти слова, хотя как человек военный понимал, что на фронте всякое бывает. И не раз он был свидетелем того, как вот эти, ничего не характеризующие слова писали в донесениях о тех, кто так просто пропасть не мог. Рано или поздно «весть» о них приходила. Надо было только уметь ждать. И нередко тем, кто пытался его убедить, что «прошло столько лет и уже ничего не изменится», он резко отвечал: «Как там, у Симонова?».
На него обижались. Но он никак не мог поверить в то, что его друг Николай Орлов, командир их штурмовика, не раз выходящий с честью из ситуаций, о которых и можно сказать – «дело труба», – «пропал без вести». Он, Сивалев, его стрелок – жив! А командир пропал?! Нет, здесь было что-то не то!
…В тот день они всем полком вылетели на штурмовку немецких аэродромов, уже зная о том, что на огромной дуге, названной «Курской», началось решающее сражение. К нему готовились долго, серьезно, потому что здесь решалось многое.
Их самолет подбили на обратном пути, километрах в тридцати от линии фронта. Упала скорость, «Ил» стало трясти, сносить в сторону. Из кабины стрелка Сивалев видел, что они отстают от общего строя, и понял, что им придется туго. А вскоре их догнали «мессеры». Заметив одинокий «Ил», они перестроились и парами справа и слева стали заходить в атаку. Короткими очередями Сивалев отгонял врагов от хвоста, не давая им возможности вести прицельный огонь. Одного, увлекшегося атакой, он сбил, другому успел «пощипать» плоскость, и тот отвалил в сторону, не ввязываясь больше в бой. Но еще оставалась пара с какими-то причудливыми драконами, намалеванными на фюзеляжах. Видимо, это были асы, давшие возможность порезвиться молодым. Они-то и ранили его.
И тогда, и сейчас, вспоминая этот полет, он смутно помнит, что было дальше.
Обвиснув на турели, он то проваливался в беспамятство, то приходил в сознание от сильной боли в груди и в голове. Каждый вдох давался с трудом. Внутри что-то булькало и сипело. С трудом, открыв глаза, он медленно повел взглядом по полу кабины, пока не наткнулся на незнакомое и непонятное в проблесках сознания темное, постепенно увеличивающееся пятно. Он попытался разглядеть его, но какая-то пелена, застилавшая глаза, мешала ему сделать это. С усилием, подняв руку, он поднес ее к лицу, пытаясь протереть глаза, но острая боль вновь бросила его в беспамятство. Но мозг его жил, и каким-то подсознательным усилием, прорвав боль, он вновь вернул себе ощущение реальности. Не открывая глаз, он понял, что они еще летят, а заставивший закашляться едкий дым подсказал, что их самолет горит.