Внутри неярко, но ровно горел костер. Видимо его разожгли, чтобы осветить сарай, решил я. Но я ошибся. Ошибся также, когда решил, что «грешок» Герти Мартельс — это либо ее роман с аборигеном, либо она пристрастилась к местному самогону. Каким же я был идиотом!
Пятеро рядовых, склонившись над жарящейся на костре тушей убитого животного, отрезали от нее куски и тут же ели эту мертвечину! Тут же была Герти Мартельс. Она испуганно глядела на меня, держа в руках полуобглоданную кость…
Этого зрелища мой желудок уже не выдержал. Я едва успел вовремя выскочить вон.
Когда я отдышался и пришел в себя, я снова вернулся в сарай, чтобы увидеть бледные лица и испуганные вопрошающие взоры.
— Вы хуже дикарей, хуже венерян, — возмущенно отчитал я их. — Сержант Мартельс, немедленно привести себя в порядок! Вот ваш защитный плащ. А вы все спрячьте головы, закройте глаза, заткните уши. Через десять минут начинаем операцию.
Я не собирался слушать их оправданий, меня не интересовало, выполнит ли Герти мой приказ. Я выскочил из сарая и бросился вниз по тропке. Лишь отбежав порядочное расстояние, я остановился, чтобы надеть звуконепроницаемые наушники. После этого я, разумеется, ничего уже не слышал вокруг и не мог знать, что Герти все это время следовала за мной, не отставая ни на шаг. Впрочем, мне было безразлично. Разговаривать с ней я не собирался, так же, как и слушать ее объяснения. Желания не было. Мы спустились к ждущей нас повозке. Я жестом велел вознице вести нас в лагерь. Он тронул вожжи…
И тут все началось.
Поначалу это был обыкновенный фейерверк, старое доброе чудо пиротехники. С шумом и треском лопались петарды, сыпался золотой дождь, падали вниз сверкающие алмазные струи водопадов. Закрывшись защитным плащом, мы с Герти были в относительной безопасности от обрушившегося на нас многоцветья огней, красок, шума и треска. Но наш возница, уйгур, застигнутый врасплох, выронил от испуга вожжи и, запрокинув голову, со страхом и изумлением смотрел на небо, усеянное яркими огнями, прислушивался к глухому гулу и рокоту эха.
Это было начало. Фейерверк должен был разбудить поселок и заставить всех его жителей выбежать из домов.
Затем в действие вступили агитвойска.
Хлопки петард, треск шутих теперь несколько поутихли. Их заменил неприятный ввинчивающийся звон. Он возникал где-то в нижней части затылка, и от него не спасали даже наушники. Если бы время от времени он не прекращался, его губительное воздействие на слух неизбежно отразилось бы на дальнейшей боевой пригодности наших агитбатальонов. Что касается аборигенов, то о них мало кто думал. Позднее я узнал, что эта ультразвуковая обработка местного населения вызвала сползание ледников и сход снежных лавин с ближайших холмов. Одна из лавин погребла под собой целое селение.
За звуком последовали световые эффекты. Яркие лучи света слепили глаза. Не помогал ни низко надвинутый на лицо защитный капюшон спецплаща, ни крепко зажмуренные веки. Ослепленный яркими вспышками света человек, казалось, терял всякую способность двигаться, мыслить, чувствовать и соображать. И тогда перед его взором на воздушных экранах вдруг стали возникать изображения дымящихся чашек с ароматным Кофиестом, соблазнительные шоколадные батончики с начинкой, все сорта жевательной резинки в ярких упаковках. Рекламировалось все — от костюмов и спортодежды «Старзелиус» до различных полуфабрикатов и готовых блюд. До нас даже доносился дразнящий запах аппетитных яств. Это означало, что в действие вступил Девятый химбатальон. Я весь затрепетал, уловив родной аромат Моки-Кока. Когда же до меня донесся дразнящий запах хорошо поджаренного сочного шницеля, я не выдержал и предупредил Герти:
— Только не смотри!
Но это было выше ее сил. Даже защищенные спецобмундированием, прошедшие тренировку и имеющие иммунитет, мы буквально дурели от запаха и вида роскошных яств и напитков. Из рупоров, поднятых в небо на воздушных шарах, на головы аборигенов обрушивался шквал пропаганды на уйгурском, которого мы, к счастью, не знали.
Наш возница застыл на козлах и, отпустив вожжи, с упоением слушал, запрокинув голову. Когда я увидел его лицо, сердце мое растаяло от умиления. Найдя в кармане недоеденный соевый батончик, я протянул его вознице. Он рассыпался в таких благодарностях, что я, даже не зная уйгурского, понял, что отныне обрел в нем друга.