«После того как скашивались зерновые, нас, ребятишек, вывозили собирать колоски. Норма на каждого — один килограмм. Ходили мы босыми по скошенной стерне, разрезая голые пятки до крови, старались выполнить задание. Но старшие дети часто обижали нас, отбирая собранные нами колоски. За килограмм собранных колосков полагался литр семечек. Но я не помню случая, чтобы наш бригадир поступал по справедливости. И за выполненную норму никогда не получали положенного вознаграждения. Я больше всех страдала от чувства несправедливости, но была еще настолько мала, что не могла постоять за себя», — вспоминала она.
Но еще труднее, чем жителям области, пришлось сталинградцам-горожанам, которым и колоски собирать было негде, и пайков они в абсолютном большинстве своем не получали. До самого последнего момента перед вторжением оккупантов в город его руководство опасалось обвинений в распространении паники и даже не ставило вопрос о массовой эвакуации, очевидно, ориентируясь на слова Сталина «солдаты пустых городов не защищают». В августе 1942 года Сталинград отнюдь не был пустым: несмотря на то, что до начала бомбардировок город покинули около 100 тысяч человек, его население было пополнено десятками тысяч эвакуированных, в том числе и из Ленинграда. По разным данным, к началу боев в Сталинграде находилось от 500 тысяч до 1 миллиона человек, фактически предоставленных самим себе. Многим из них довелось оказаться непосредственно на линии огня. Упоминания о них можно встретить в произведениях побывавших в Сталинграде во время боев советских писателей Константина Симонова и Василия Гроссмана.
«С троими детьми в подвал залезла и сидит, — докладывает своему командиру боец переправившегося в середине октября через Волгу батальона в повести Симонова «Дни и ночи». — У нее там всего — картошки, морковки и прочего, чтоб с голоду не помереть». На уговоры нашего офицера эвакуироваться с переднего края за Волгу женщина отвечает:
«Не пойду. С ними? — указала женщина рукой на детей. — Одна бы пошла, с ними не пойду. Сама жива буду, а их поморю, помрут там, за Волгой. Помрут, — убежденно повторила женщина.
— А здесь?
— Не знаю. Снесла сюда все, что было. Может, на месяц, может, на два хватит, а там, может, вы немца отобьете»
Василий Гроссман, роман «Жизнь и судьба»:
«Накануне Климов, разведчик державшего оборону в одном из сталинградских домов подразделения, оставил старухе, жившей в погребе с внучкой и козой, пару грязного белья, портянки и обещал назавтра прийти за постиранным бельем. Климов прополз среди развалин по одному ему ведомым тропинкам, но на месте, где находилась землянка, ночной бомбардировщик положил тяжелую бомбу — не стало ни бабушки, ни внучки, ни козы, ни климовских рубах и подштанников»
Ко дню освобождения захваченной фашистами части Сталинграда из оказавшихся в нем к началу боев мирных жителей осталось в живых 32 181 человек. Голод, а вместе с ним снаряды и бомбы, свое дело сделали.
Ленинградская доля
О трагедии охваченного блокадным кольцом Ленинграда написано много книг, сняты документальные и художественные фильмы, с большей или меньшей степенью достоверности повествующие о 900-дневной жизни жителей города во вражеском кольце. Те, что выходят в последние годы, подаются порой как наконец-то открывающие «настоящую правду» о том времени, хотя показанные в них «красивости» и «ужасти», как правило, опровергаются еще живыми представителями тех, кто все это пережил. Одним из свидетелей был журналист Павел Лукницкий, опубликовавший в 1976 году весьма объемную (в трех томах) книгу «Ленинград действует». Это подробные дневниковые записки журналиста о том, что ему удалось увидеть в 1941–44 годах в Ленинграде и его окрестностях. Немало там сказано и о нашей безалаберности, воровстве, о том, как порой по-разному переживали блокаду попавшие в нее люди.
Строки из приведенной выше докладной записки Особого отдела НКВД Сталинградского фронта «система снабжения рассчитана на образцово организованный и налаженный процесс. В условиях боевых действий не всегда предоставляется возможным это сделать», вполне применимы и к фронту Ленинградскому. В Котоно-Кареджском и Осиновском портах на Ладожском озере, где сосредотачивали для отправки в Ленинград огромные запасы продовольствия, боевых действий не велось, но бардак тем не менее был изрядный. Вот как описывает его Павел Лукницкий: