— Мне необходимо пробраться в узел, — твёрдо заявил Тразин. — Сдерживайте их. И не пытайтесь сдвинуть меня с места.
Огонь в его окулярах погас, и, сконцентрировавшись, он обратил свою сущность в код. Переконвертировал свой дух-алгоритм в надлежащий формат данных для системы.
Тразин почувствовал себя плоским, преобразованным, спроецированным, как одна из его голограмм. Впрочем, в каком–то смысле он не сильно отличался от них сейчас.
Помещение образовывали грубо высеченные многоугольники белого и серого цветов. Вокруг него в миниатюре простирались условно изображённые галереи, в таком масштабе, что за несколько шагов он мог пересечь любой из больших залов и изучать выставки, как террариумы.
В двух дюжинах залов пульсировал мягкий красный свет, бесстрастно сигнализирующий о резне, происходящей в физическом мире, ибо здесь существовала только чистая информация.
Археовед достал эмпатический облитератор.
— Не вынуждай меня выпроваживать тебя, — крикнул Тразин. — Неприятностей и без того хватает.
Из–за блока данных выступила фигура, подёргивающая хвостом из позвонков. На её плече покоился посох, который был известен и внушал страх в сотнях миров-гробниц. Его навершие в виде звезды с исходящими лучами и огранённый магнетит выступали атрибутами мастера-хрономанта.
— Орикан, — обратился Тразин. — Знай я, что ты захочешь меня навестить, я бы отправил тебе приглашение.
— Тебя не должно быть здесь, Тразин, — произнёс Орикан. Его голос напоминал шелест переворачиваемых старых страниц. — Я провёл зодиакальные расчёты на звёздах, и они поведали мне, что ты и твои архивы угодите в пасть Великого Пожирателя. Видения, ниспосланные мне из зёрен великих песочных часов, раскрыли это во всех подробностях. Сценарий твоей кончины был расписан в атомах и газовых гигантах, я прочёл его в самом вихре космоса. — Его металлические зубы раздражённо щёлкнули. — И всё же вот он ты передо мной.
— Орикан, когда ты уже наконец забудешь про это ложное пророчество?
— Твоя гибель давно предсказана.
— Предсказана Ориканом, — усмехнулся Тразин. — А Орикан никогда не ошибается. Ибо если Орикан ошибается, возможно, Повелителю Бурь не следует рисковать судьбой своей династии из–за его видений. Возможно, все повелители гробниц, фаэроны и капитаны фаланг, которые так ненавидят и боятся Орикана, тогда поймут, что он не видит фазовый нож каждого убийцы до того, как тот появится. И, возможно, единственный, кто не способен смириться с ошибками Орикана, это… сам Орикан.
— Я не такой уж мелочный.
— Ты именно что такой мелочный, — хихикнул Тразин. — Равно как и я. Вот почему мы так ненавидим друг друга. Но мы оба согласились, что Солемнейс неприкосновенен. Вторгаться сюда — ниже твоего достоинства, прорицатель.
Орикан ощетинился. Его золотой головной убор раскрылся, как капюшон на особо ядовитой змее.
— Аналогично твоя свежая коллекция — эти насекомые, которых ты так любишь, — должна быть ниже твоего достоинства. Это вредит нашему взору в будущее. Все эти вещи вне времени, вне своего момента, они образуют узел во временном континууме. Препятствие для любого астроманта. Солемнейс — бельмо на глазу галактики, Тразин. Мутная плёнка, мешающая нам разметить курс в будущее.
— И поэтому ты насильно создаёшь будущее, — сказал Тразин, вызывая панель с фосглифами. — Время в галереи отстаёт от планетарного на семь минут. Я сперва посчитал это за ошибку, но ведь это темпоральный пузырь, не так ли? Всякий раз, как тебе не удавалось убить меня, ты возвращался и пытался опять. Вот почему ликтор так эффективно показал себя против моих лич-стражей, но не против тех, кто пришёл из другой эпохи. — Он помолчал, глядя на Орикана. — Но почему именно сейчас? Разве нельзя было изменить временную линию и уничтожить это место, когда прилетел флот-улей Бегемот? Почему не…
Он снова замолчал, а потом усмехнулся.
— О, Орикан, ты выяснил, что она здесь.
— Она так много знает. Я смогу усовершенствовать трансформацию. Вызволить нас всех из этих стальных тюрем и превратить в существ из чистого света. Ей известен секрет. Я могу общаться с ней.
— Нет, не можешь, — отрезал Тразин, заметив хорошо знакомое ему пламя одержимости в глазах собеседника. — Там нет никакой жизни. Её энграммы имеют историческое значение, вот почему она содержится тут. Но она сломана. Ни к чему хорошему не приведёт…