Помощник комиссара поморщился.
— Ладно, инспектор, держите меня в курсе. Паршивая штука — эти нераскрытые убийства. Да-да, я все понимаю, но лучше бы их не было. Пока.
Инспектор вышел от начальства, едва не столкнувшись с полковником Коннерсом. Неожиданно попав в Лондон, тот решил уладить некоторые дела и заодно поинтересоваться, нет ли какого-нибудь материала на герцога Йоркширского. Однако улов оказался скудным. Однажды на университетских гребных гонках герцог оскорбил словом должностное лицо, а не так давно был задержан за езду на велосипеде с выключенной фарой. Больше ничего. Правда, на архидиакона и того не было. Грегори Персиммонс тоже оказался чист перед законом, как и названный им аптекарь Димитрий Лавродопулос.
Помощник комиссара, сообщивший все это полковнику, поинтересовался:
— Зачем они вам, полковник? Что вы ищете?
— Официально — ничего, — ответил Коннерс. — Сейчас пока рано об этом говорить. Если вдруг будет что-нибудь новенькое на этих людей, дайте мне знать, хорошо? Всего наилучшего.
— Подождите, полковник, — остановил его помощник комиссара. — Персиммонс проходит у нас по одному делу.
Против него ничего нет, но вам-то он зачем?
— Да как вам сказать… — замялся полковник. Не станешь же объяснять помощнику комиссара, что таков стиль его работы — включать в расследование всех, хотя бы мало-мальски причастных к делу. Мелькни где-нибудь имя его собственной жены, он бы и ее тут же занес в список подозреваемых на предмет выяснения образа жизни и прочих обстоятельств. Два часа назад они вместе с Грегори побывали на Лорд-Мэр-стрит, и грек, усталый и неподвижный, подтвердил показания Персиммонса. Да, потир продал он; да, купил у другого грека, тот живет в Афинах, заезжал в Лондон месяца два-три тому назад; да, заплатил, вот квитанция; да, отдал мистеру Персиммонсу; потир из Эфеса, потом был в Смирне, его спасали от турок.
Все сходилось. Полковник и так чувствовал неловкость за свое вторжение в Калли, а тут еще помощник комиссара…
— Да нет, с ним все в порядке, — сказал он. — Мне бы не хотелось сейчас рассказывать вам, мы решили пока не предавать дело огласке. У меня там архидиакон рехнулся.
Если бы герцог не вел себя более чем беспардонно, я бы давно все уладил.
— Какой ужас! Герцоги, священники… Нет, расскажите! — сказал помощник комиссара. — У нас герцоги проходят все больше по бракоразводным делам, а священников совсем не бывает. Сами понимаете, не наше ведомство.
Сама история, однако, не оправдала его надежд. Ничего интересного в ней не было. А уж о том, чтобы уловить связь украденного потира с убийством в издательстве, и говорить не приходилось. Вот разве что Персиммонс… Хорошо бы, конечно, выяснить, думал помощник комиссара, что делал и где был Персиммонс в день убийства, но теперь, месяц спустя, это непросто. Он давно работал в полиции, но все еще удивлялся, как это люди вспоминают совершенно точно, что они делали в четыре часа дня девятого октября, если их спрашивают об этом в половине двенадцатого двадцать пятого января.
Он полистал лежащий на столе отчет Колхауна.
— Скажите, а вам не доводилось встречаться с сэром Джайлсом Тамалти? — спросил он. — Или с Лайонелом Рекстоу?
— Нет, не припомню, — отвечал полковник.
— А имя Кеннета Морнингтона вам не знакомо?
— Какой-то Морнингтон приезжал сегодня с архидиаконом, — вспомнил полковник, — я, правда, не разобрал, как его представили, да и внимания не обратил. Вроде бы Морнингтон. Он удрал с герцогом.
— М-да, забавно… — пробормотал помощник комиссара. — Удрать со старым потиром? Смешно. Из Эфеса, говорите? Интересно, я не помню, чтобы кто-нибудь привозил потиры из Эфеса… надо выяснить. — Он сделал пометку в календаре. — Хорошо, полковник, ваших людей мы запомним. Если что появится, дам знать.
Примерно в это же время похитители, собравшиеся на Гровнер-сквер, решили разделиться. После завтрака заспорили о том, что делать дальше. Герцог хотел прямо спросить у сэра Джайлса, Грааль это или нет, но он его не знал, а двое других считали, что старый ученый только собьет их с толку. Архидиакон советовал поместить потир в банковский сейф, но герцог, уже наполовину убежденный в подлинности Чаши, чувствовал, что это как-то недостойно. Они с Кеннетом вообще придавали потиру куда большее значение, нежели архидиакон.