Архидиакону не могла помочь память о королях или поэтах. Он долго смотрел на просветленные лица молодых людей, смотрел на стоявший перед ним сосуд. «И это — не Ты, — со вздохом подумал он и тут же возразил самому себе:
— Но и этo — Ты». Он думал об «этом» как о потире, поднимаемом в каждом храме, у каждого алтаря, и постепенно вновь ощутил, как все в мире движется к узкому устью. Просто среди всех предметов Грааль ближе всего к Божественному сердцу мира.
Небо, море, земля извечно устремлялись — нет, не к этому сосуду, а к Тому, что он олицетворял и воплощал. Пресуществление не было для архидиакона какой-то волшебной переменой, он никогда не думал о том, что небесные воинства сослужат Христу у алтаря. Но именно так, как велит Церковь, именно так, как запечатлела она в своих ритуалах, в Хлебе и Вине, во множестве символов — Вифлееме, Голгофе, горе Елеонской — виделась ему Божественная природа мира, раскрывающаяся через них своему Началу. Через эти ворота, на этих волнах, многообразное творение притекает к своей Причине.
Никогда еще архидиакон не сознавал столь остро, что процесс творения продолжается и поднесь, и все-таки никаких других видений, кроме тысяч таинств, смиренно отслуженных во имя Божие, не возникало в его сознании, ибо он и раньше знал: именно так и не иначе все возвращается к Богу.
Когда все трое вернулись с путей, по которым странствовал их дух, они серьезно взглянули друг на друга.
— Он никогда не должен оставаться без присмотра, — произнес герцог. — Надо, чтобы здесь постоянно были люди, которым мы можем доверять.
— Знающие люди, — уточнил архидиакон.
— Это что же, новый орден? — пробормотал Кеннет. — Круглый Стол?
— Да, новый Круглый Стол! — воскликнул герцог. — И с ежедневной утренней мессой! — Он взглянул на архидиакона и осекся.
— Да, да, истинно так, — ответил священник, но думал он при этом о чем-то своем.
После мгновенного колебания герцог осторожно заговорил:
— Простите меня, сэр, но вы же сами видите: если уж волей случая он оказался вверен моей опеке, я обязан сохранить его для…
— Подождите-ка, — забеспокоился Кеннет, — о какой опеке речь? Ведь потир принадлежит архидиакону.
— Друг мой, — нетерпеливо ответил герцог, — ну как же вы не понимаете? Священный и славный Грааль не может принадлежать. А то, что он сейчас под моей опекой, — совершенно очевидно. Я не хочу настаивать на своих правах или на правах моей церкви, но мне бы хотелось, чтобы их тоже не забыли.
— Правах? — переспросил Кеннет. — Им и так владеет священник, чего же еще?
— Об этом может судить только папский престол. Так было всегда, — твердо заявил герцог.
Молодые люди посмотрели друг на друга, и во взглядах уже не было недавней приязни.
— Ах, дети, дети… — сказал архидиакон. — Как быстро забыли вы о Калли и о Грегори Персиммонсе! Да, Чаша принадлежит мне — с точки зрения закона это именно так, дорогой герцог, — и мне бы очень не хотелось, чтобы Персиммонс получил ее. Однако, щадя ваши чувства, обещаю не использовать ее в узкоконфессиальных интересах. Рюмка для ликера может послужить этой цели ничуть не хуже.
Кеннет фыркнул. Герцог с легким поклоном принял обещание, подчеркнуто не замечая последних слов.
Было уже очень поздно, полночь миновала час назад.
Архидиакон взглянул на часы, а потом — на хозяина. Но герцог вновь заговорил о своей идее.
— Нас трое, — сказал он. — До утра мы подежурим и сами, а потом я позову Твайса, ему вполне можно доверять.
Есть и другие надежные люди. Пока надо поделить время с часу… ну, до семи утра. Шесть часов. Какое время для вас удобнее? — обратился он к архидиакону.
Смирившись с тем, что почитание реликвий сопряжено с определенными неудобствами, архидиакон не решился спорить с такой чистой страстью и выбрал середину, он всегда выбирал самое трудное.
— Подежурю с трех до пяти, — просто сказал он.
— А вы, Морнингтон?
— Мне в общем-то все равно, — ответил Кеннет. — Могу взять утро.
— Вот и отлично, — согласился герцог. — Значит, я заступаю прямо сейчас.
Возле дверей они уже пожелали друг другу доброй ночи, как вдруг архидиакон оглянулся. Он вгляделся в сосуд, дважды моргнул и, стремясь разглядеть что-то, сделал несколько шагов к столику. Молодые люди недоуменно переглянулись и тоже посмотрели в глубь комнаты. Внезапно священник сорвался с места и, подбежав к столу, схватил Грааль.