задушено над их головой, дерево ярких лучей
потеряло в глубинах ямы свой воздушный ручей;
они восхотели; они увидели; они ужаснулись.
Эльбрус тонет в Золотом Роге:
стопы творения вспять ступают сквозь воды.
Тяжко одинокой галеры движение,
механика рук и вёсел немеет;
белеет холст заплатой на пурпурных парусах
в слабеющих руках мужей,
морской простор шумит в сердцах.
Рождённое в море сокровище Азии,
с гор Кавказа, сработано в Визáнтии,
злато земли рассыпали над морем,
мостили вокруг водоёма видений,
оно не мерцает, не светится боле.
На медную палубу горсти горячей золы
падают из незримых вулканов; грубые птицы
рыбу клюя, испуская любовные крики,
покрывают корабль, влекомый когда-то их крыльев порывом.
Светящееся в стоячей воде
безглавое тело бредёт в алых ризах,
вулканический пепел падает в лунном свете.
Безглавый образ как будто Царя
бредёт, непристойно скрыв руки под ризой,
алостью оскверняя отблеск хребтов Кавказских.
Его свита колышется рядом; щупальца небо метут,
тянутся, осьминожьи тела над водой воздымая;
двое из них поднимают ризу над телом,
спешащим по тонущей плоскости антиподовой Византии.
Воззрим, о сын человеческий, на сраженье деяний.
Фосфорерсцентно сияет отточенный пенис:
зачатки или остатки, исчезая и появляясь,
живут в покинутом средоточии разума,
уши, глаза, суматоха чувствительной мысли.
Он невнятный всегда по невнятному морю
за По-лу продвигается Император без головы,
осьминоги вокруг; и потеряны римские руки,
бытия инструменты потеряны по существу.
Тело единое оргáном пело;
деяния тождества поклонялись Господу;
цвело и звенело пение Византии.
О рамена, локти, запястья,
благословите Его, хвалите Его, величайте Его вó веки;
сочленения пальцев,
благословите Господа;
суставы колен и лодыжек,
благословите Господа;
бёдра и спины во множестве,
благословите Его, хвалите Его, величайте Его вó веки;
благословите Его на Кавказе, благословите Его в Латеране,
благословите Его в эмблемах Лондона-в-Логре;
если будут иные языки за Логром,
благословите Его, хвалите Его, величайте Его вó веки;
если будет сознание в толще подвижной воды,
или власть хоть какая-то на болотах за дальним По-лу,
хоть какая-то мера среди областей безголовых,
благословите Его, хвалите Его, величайте Его вó веки.
Талиесин в школе поэтов
В Камелот, подобный логрийскому Лондону,
Бард Талиесин вошел,
Оказались в школе поэтов распахнуты
Дверь Павла Святого и двери Артуровы,
И тень его пала на позолоченный,
На мозаичный пол.
Змея Пифона там, топью рожденного,
Сияющий Феб попирал,
И Лондон, и Рим, и дно океанское,
Весь мир он окутал дымкою солнечной.
И, движась, тень Талиесина тронула
Фебова лика овал.
От кожаных фолиантов и требников,
От виршей и сумрачных строк,
От рунами испещренных пергаментов,
Подняли взгляд рожденные песнями,
Надеясь, что стоящий над смертными
Им явит божественный слог.
Сердца их томились, мысли их путались
Средь юношеских скорбей.
И стихотворцам стихи опротивели...
Тогда Талиесин проследовал к кафедре,
И слышалось за оконной решеткою
Воркование голубей.
Под стать мотылькам, воспарила фантазия,
Феба объяв силуэт.
Бард молвил: "Нам счастье подчас улыбается
Заметить иль золото крылышек бабочки,
Иль танец клонимого ветром орешника,
Иль солнца на темени свет.
В кипенно-алую сферу всё вписано,
Расчет предугадан простой:
Вписано всё меж главою и стопами,
Между руками, разъятыми в линию,
И позвоночником уравновешено,
Чей совершенен устой.
Пусть опускаются ветви орешника,
Пусть будет торс оголен,
Поле окрасится благостной червленью,
Сердце же черствое станет тинктурою,
Но, лишь паря над пурпуровой лестницей,
Глубже проникнешь в бутон.
Лестница мощной короной увенчана,
Необорим Абсолют,
Всё движется по перемычкам сапфировым
К Сокровищу, ко Совмещенью, к Судилищу,