Много прекрасных пилотов погибли в этой жестокой битве, и очень многих из них Данло знал и любил. Он в отчаянии стиснул зубы, когда Ивар Рей на “Божьем пламени”, сражаясь с Нитарой Таль, погиб от случайного водородного взрыва; он видел, как сотни тяжелых кораблей и слишком много легких сгорают, падая в середину Лидии Люс, Катабеллина и самой Звезды Невернеса. Так расстались с жизнью Николо ли Сунг, и Маттет Джонс, и прославленная Вероника Меньшик на “Августовской луне”, и Ибрагим Финн. Данло видел, как Вероника, женщина со стальным взором, отбивалась от трех легких кораблей среди вспышек открываемых и закрываемых окон и как один из противников направил ее по насильственному маршруту в пылающее сердце Звезды Невернеса. Он видел, как испарялись углеродные атомы ее корабля и как водородные атомы ее мозга, взрываясь, переходили в свет. Смотреть дальше у него не было сил. Он не хотел больше видеть, как гибнут пилоты, не хотел присутствовать при неизбежном, как казалось ему, поражении Содружества. Только один пилот, по его мнению, действительно заслуживал смерти в этот день — он сам.
Я ушел недостаточно глубоко. Я еще не вспомнил себя.
И он вернулся от памяти о настоящем к памяти о прошлом. Он ушел в нее глубоко и вновь очутился в темном, теплом материнском чреве. Соленая вода омывала его и пульсировала в нем при каждом сокращении его маленького сердца.
Он чувствовал, что тайна, разгадку которой он ищет, заключена в самом начале его жизни, как алмаз, зарытый в песок на дне океана. Все сознание Данло сосредоточилось на этих моментах, предшествующих его рождению.
Страх горячей дрожью ожег его живот, и он понял, что еще не готов родиться. И что это мирное время перед тем, как его насильно извлекут из чрева матери на режущий глаза свет, — не настоящее его начало. Он начался много дней назад, в сверкающих потоках плазмы, в экстатическом сцеплении половых клеток своих отца и матери. И намного, намного раньше. Ведь если он наконец стал собой, воплотившись в этом нерожденном младенце, который грезит, свернувшись клубком в темноте, и ждет, когда ему откроется свет, то он не в меньшей мере был собой и за день до этого. И за два дня, и за десять, и за двадцать.
На всех этапах своей жизни, от зародыша до комка взрывчато делящихся клеток, он всегда был собой — ибо кем же еще он мог быть? Как алмаз-синезведник всегда остается алмазом, твердым и сверкающим, независимо от количества граней, так сияет и его изначальное “Я”, какую бы форму он ни принял и откуда бы ни взялся. Когда он был зиготой, его “Я” уже заключалось в этой единственной оплодотворенной клетке. И в тех двух клетках, из которых образовалась зигота, в благословенных клетках спермы и яйца; можно сказать, что его “Я” существовало в его отце и матери и во всех отцах и матерях, создавших их.
Если бы он отважился заглянуть достаточно глубоко и совершить обратное путешествие к своему истинному началу, он увидел бы себя в песке и соленых водах мира, породившего всех отцов его отца и матерей его матери. Как родился он, окровавленный и смеющийся, из растерзанного тела своей матери, так родился и мир из пыли, крутящейся среди звезд.
Если бы он ушел далеко-далеко в прошлое и в себя самого, его начало совпало бы с началом самой вселенной. Все его бытие происходило во вселенной и нигде больше. Все его “Я” заключалось в этом великом “Я”, в котором он жил, и двигался, и мечтал о смерти.
Я должен двигаться, подумал он. Вот она, великая тайна: движение.
Все это время он почти не сознавал присутствия Ханумана, который совещался с Эде и подключался к Вселенскому Компьютеру, стараясь убить как можно больше пилотов Содружества. Но раз или два в поле внутреннего зрения Данло, как ракетный огонь в ночную тьму, врывались образы сжигаемых лазерным огнем пилотов. Он видел, как сползает с костей их кровавая плоть и как их корабли, потеряв управление, уходят в черные недра мультиплекса. Видел беспомощно вертящиеся в космосе тяжелые корабли и окна, открывающиеся в огненный ад голубых звезд-гигантов, — и ему хотелось кричать от ужаса всего этого. Но в конце концов он сумел закрыть себя от того страшного, что происходило в нем и вне его, и сосредоточился на стоящей перед ним задаче.
Но как совершить такие движения, чтобы все затихло и я не двигался больше?
Каковы законы движения его сердца? Почему движется его живот, раз за разом накачивая в него холодный воздух?
Сначала, в детской наивности (или в черном отчаянии), он думал, что просто заставит свое сердце остановиться. Что просто вообразит себе, как эта бугристая красная мышца размером с его кулак вздрагивает и умирает — и никогда уже не ощутит прилива крови, наполняющей грудь. Теперь, вглядываясь во влажные неосвещенные коридоры внутри себя, он видел, что его сердцем управляют не приказы мозга — во всяком случае, не только они.
Размеренное биение порождается какими-то центрами внутри самого сердца. Есть особая группа мышечных клеток близ соединения правого предсердия с большим кровеносным сосудом — они-то и задают сердцу его ритм. Каждый момент времени эти клетки срабатывают и посылают электрические импульсы другим клеткам. Биохимический ток плавными, ритмичными волнами бежит по мышцам обоих предсердий и желудочков, побуждая сердце пульсировать жизнью..
Мозг связывается с сердцем и влияет на него через блуждающий нерв, но даже если этот волокнистый жгут перерезать, сердце биться не перестанет. И если Данло хочет умереть, ему нужна помощь не одной только мысли, но и более глубокого органического сознания. Ему придется пройти все темные, кровавые слои себя самого, чтобы добраться до струящегося сознания своих клеток.
Я — не я. Я соль, и железо, и атомы углерода, крутящиеся в моем гемоглобине. Я — это нейтроны, протоны, лептоны, кварки, стринги и ноумены, и так далее, и так далее, вплоть до уровня чистого сознания.
Однажды, на Таннахилле, он уже совершил это путешествие — и видел, как чудесно и несокрушимо материя его клеток живет и горит вечным самосознанием. Он проник в глубину чистого сознания, где вся материя движется как единая мерцающая субстанция. Где материя движет собой, ибо в конечном счете все сознание заключено в материи, а вся материя светится священным пламенем сознания, и разницы между ними нет. Так Данло открыл способ управлять движением своего разума и сумел взглянуть на небесные огни у себя внутри, не утратив рассудка. Он открыл дверь в свет внутри света, в тот чистый первозданный свет, что живет во всем сущем. Но далеко он в тот раз не ушел. Благодаря своему подвигу он заслужил титул Светоносца, но не смог надолго остаться в присутствии того благословенного света: свет был слишком ярок и опалял его, как звезда могла бы опалить крылья мотылька. Теперь Данло снова стоял на пороге бесконечных возможностей жизни и смерти, но золотая дверь оставалась закрытой.