— Тамара! Так она жива? Слава Богу! Все ли у нее хорошо? Как ты нашел ее, Паренек?
Данло рассказал ему о своем переходе от Шейдвега до Невернеса и о многом из того, что случилось потом, вплоть до столкновения с Хануманом в соборе. Перемежая свою повесть большим количеством чашек черного кофе, он рассказал, как убил медведя, и о смерти своего сына.
— Не знал, что у вас с Тамарой был ребенок, — покачал головой Бардо. — Ох, горе, Паренек, горе.
Данло умолк, тихо дыша и глядя на пар над чашкой.
— Ты правда убил Ханумана? И воинов-поэтов тоже?
— Да.
— Ты, должно быть, ненавидел его всеми своими клетками.
— Да. Почти так же сильно, как любил.
— Эх, горе. Горе, что это тебе выпало его убить, хочу я сказать. Но этим ты спас нас всех.
— Нет. Битву выиграл ты со своими пилотами.
Бардо поглядел сквозь купол на синее небо, где солнце затмевало сияние десяти тысяч других звезд.
— Мы могли и проиграть. Шансы у нас были хлипкие. Если б Хануман не прервал контакт с Вселенским Компьютером в критический момент и компьютер не перестал бы показывать пилотам Сальмалина наши маршруты… мы бы сами могли сгореть внутри звезд.
— Как это говорил отец? Судьба и случай — союз неминучий. В конечном счете мы сами выбираем свою судьбу.
— Ты уж точно выбрал свою, верно? А Хануман свою. Свою проклятую безумную судьбу.
— Нет, Бардо, не проклятую. Благословенную.
— Как это — благословенную?
Данло посмотрел на шахматные фигуры, на пустой квадратик, где полагалось стоять белому богу.
— Хануман верил, что создает лучшую вселенную, — сказал он. — Да. Он верил в эту безумную мечту и потому в конце концов сам обезумел, бесповоротно и безнадежно. Но он тоже говорил “да”, хотя и на свой лад, правда? Он принимал безумие как свою судьбу и даже принуждал себя любить его; он всей душой предался своей мечте — что может быть благословеннее этого?
— Но он отнял у Тамары память! — вознегодовал Бардо.
— Я помню.
— То, что он творил, привело к смерти твоего сына и миллиардов других людей!
— Да.
— И если бы ты не остановил его, он взорвал бы все наши чертовы звезды!
Данло кивнул и взял огромную руку Бардо в свои.
— Это тяжело. Для меня это по-прежнему самое трудное — принимать вселенную такой, как она есть. Признавать, что в ней есть место всем, даже чудовищам и безумцам.
Под отдаленный рокот челноков, доставляющих на Крышечные Поля продовольствие, Данло и Бардо поговорили о природе вселенной, ее судьбе и прочих эсхатологических материях. Бардо был не готов еще сказать окончательное “да”, как сделал это Данло, но слушал его вежливо, со смаком попивая кофе и поглаживая густую черную бороду. Минуты бежали, как песок в стеклянных часах Хранителя Времени, и Бардо, заметив это, перешел к более насущным проблемам.
— Но как же ты умудрился стать точной копией своего отца? Чем больше я на тебя смотрю, тем труднее найти между вами разницу.
— Я отыскал резчика, который когда-то ваял отца.
— Этого гада Мехтара Хаджиме?
Бардо потемнел от гнева, и Данло вспомнил зловредную шутку, которую, в свое время сыграл с ним Мехтар.
— Когда я его разыскал, он назывался Констанцио с Алезара.
— Где он, этот подонок? Я двадцать пять лет его ищу, ей-богу! Поймаю — морду сворочу на сторону…
— Он мертв, — тихо вставил Данло. — Хануман приказал убить его, чтобы никто не узнал, кто я на самом деле.
— Ах ты, горе.
Бардо явно сожалел не о горькой участи Мехтара, а о том, что потерял возможность ему отомстить.
— Да, горе, — сказал на это Данло. — Хануман не должен был его убивать.
— Да он же предал тебя, Паренек! Всех нас предал — чудо еще, что это его предательство не погубило все окончательно.
Никогда не убивай без крайней необходимости, вспомнил Данло и сказал:
— Все равно. Убивать — это шайда, если только…
— Прибереги свое сочувствие для Тамары и для всех матерей, потерявших сыновей на Этой проклятой войне. И для себя самого тоже.
Данло подержал горячий кофе во рту, проглотил его, вздохнул и сказал:
— Выдав меня Хануману, Мехтар в самом деле нарушил контракт, который мы заключили. Поэтому я послал Бенджамина Гура к нему домой за скраерской сферой, которую я ему отдал.
— Это сфера твоей матери?
— Да.
— Дорого же ты дал за то, чтобы сделаться Мэллори Рингессом.
Данло, закрыв глаза, молча помолился за души Ханумана ли Тоша и Данло ви Соли Рингесса, а потом ответил:
— Да, очень дорого.
— Я-то твою тайну никому не выдам. В соборе я неплохо сыграл свою роль, ведь так?
— Ты даже заплакал, увидев меня.
— Это я из-за тебя плакал, Паренек. В жизни никому еще так не радовался.
— Я тоже обрадовался тебе, Бардо.
Тут глаза Бардо снова увлажнились — ему, видимо, стоило труда сдерживать ту массу воды, которая в нем умещалась.
— Но признаюсь тебе: в собор я входил с надеждой, что твой отец в самом деле вернулся. Я так долго этого ждал.
— Я знаю.
— Но он никогда уже не вернется, правда? — Бардо уставился на черный кружок кофе в чашке, где колебалось его отражение. — Нет, конечно; он, наверно, давно умер. Горе тебе, бедный Бардо.
Ничто не теряется, вспомнил Данло и сказал: — Может быть, он еще жив.
— Согласен с тобой, Паренек, — улыбнулся Бардо, — он живет в тебе. Ты его сын, ей-богу, — думаю, я понял это в тот самый момент, когда увидел, как ты трясешься от холода на площади Лави. А теперь вот сын стал отцом. Твой план отлично сработал, правда? Даже Сурья теперь уверовала, что ты Мэллори Рингесс.
И Бардо с печальным вздохом сообщил, что Сурью Сурату Лал водворили на тяжелый корабль, идущий в Летний Мир.
— Я понимаю, это был единственный выход, но тебе следовало бы сначала посоветоваться со мной.
— Извини, но мне еще многое придется сделать, не советуясь с тобой.
— Но я ведь Главный Пилот, — заметно обиделся и рассердился Бардо. — Главный Пилот чертова Ордена!