— Я просто не могла не удочерить их, — сказала она Данло в первый вечер, когда три сестрицы отправились спать. — Церковные хосписы переполнены и никого больше не принимают.
Данло долго сидел с ней в ее каминной, глядя в прекрасные темные глаза на исхудавшем лице. Новая жизнь занималась там, как зарницы в ночи, и он понимал, что Тамаре три сиротки нужны были не меньше, чем она им. Данло проголодался, и Тамара приготовила ему особенно лакомый кусочек медвежатины, который приберегала для особого случая. Данло рассказал о том, что случилось с ним в кабинете Ханумана, и она вернула ему бамбуковую флейту, пилотское кольцо, сломанную шахматную фигуру — все, что хранила у себя.
— Спасибо, — сказал Данло, собравшись уходить. — Завтра я приду опять, если хочешь.
Он действительно пришел завтра, и послезавтра тоже, и это продолжалось всю глубокую зиму. Ранней средизимней весной он, пользуясь своим положением главы Ордена, нашел ей довольно большой дом в Пилотском Квартале, у самого сквера Тихо. Это было двухэтажное гранитное шале с крутой крышей; раньше в нем много лет жил Никабар Блэкстон, погибший на войне.
По традиции Ордена дом следовало передать другому пилоту или по крайней мере академику. Но многие пилоты погибли внутри звезд, многие ушли на Тиэллу со Второй Экстрианскoй Миссией, и множество хороших домов на Северном Берегу, от Продольной до Северной глиссады, стояли пустыми. Никто на новом месте не возражал против соседства с Тамарой. Она как-никак была раньше выдающейся куртизанкой — а это, как заметил Бардо, почти все равно что быть специалистом Ордена.
Однажды вечером, когда Данло посетил Тамару с ее новой семьей в новом доме, после скромного ужина из хлеба, сыра и кровоплодов, Мива спросила его, не хочет ли он жениться на Тамаре. Мива была младшая, маленькая для своего возраста, такая же черноволосая и черноглазая, как ее сестры. Данло обвел взглядом красивую низкую мебель, комнатные цветы и рисунки Джонатана на стенах, а потом снова посмотрел на нее. В отличие от средней сестры, застенчивой Юлии, Мива была натура открытая, доверчивая, пытливая и игривая. И Данло, сам любящий поиграть, ответил ей:
— Как не хотеть. Любой мужчина с радостью женился бы на Тамаре.
Старшая — Илона, самая добрая и справедливая из всех, — сказала на это:
— Но ведь не будешь же ты жениться в своей черной маске? В масках никто не женится.
Данло, сидевший, как все, на подушке за низеньким обеденным столом, потрогал маску на лице. Девочкам он дал понять, что получил на войне ужасные ожоги и никому не хочет их показывать. Мива и Юлия приняли эту маленькую ложь, не задавая вопросов, но Илона не могла понять, почему он не сделает себе новое лицо — ведь резчики всем помогают. Вот и теперь она смотрела на него в упор, прямо-таки прожигая маску своими черными глазами.
— Тебе, наверно, даже улыбаться больно, — сказала она. — Я на Прозрачной обгорела на солнце, и мне было больно улыбаться.
Позже Тамара уложила девочек в одной из больших спален наверху и вернулась, чтобы попить с Данло кофе. Он снял маску и разглядывал нарисованную Джонатаном снежную сову.
— Чудесные девчушки, — сказал он, улыбнувшись Тамаре. — Я рад, что ты стала им матерью.
— Я тоже рада. — Тамара смотрела на свои ногти — от голода они стали пестрыми и ломкими, но теперь к ним возвращалась прежняя красота. — Ты любишь их, Данло? — спросила она внезапно, подняв глаза.
— Да. Я всех детей люблю.
— Но не так, как любил Джонатана, правда?
— Не знаю. Между мной и Джонатаном сразу возникал резонанс. Наши сердца бились как одно — может быть, у нас даже тотем был один и тот же, а значит, мы и крыльями махали в лад. Джонатана всегда переполняла анимаджи, дикая радость жизни, и мне казалось, что она выросла из моей. К девочкам у меня другие чувства. Со временем я узнаю их получше, и эта привязанность станет еще глубже. Любовь к родному ребенку — особый случай, но любовь всегда остается любовью, правда?
Он долго смотрел на Тамару — в тишине ее нового дома, в молчании объединившего их страдания. Они глубоко понимали друг друга. Оба они во время войны хотели умереть, и полное отчаяние становилось для них таким же близким, как следующий удар сердца. И оба они, опустившись в темные пещеры своих душ, открыли в себе изначальный источник жизни. Данло думал, что путь Тамары к ее “да” был не менее труден и требовал не меньшей отваги, чем его собственный.
Теперь, несмотря на горе, навсегда озарившее холодными звездами ее душу, в ней появилось нечто новое, огонь, тайный свет.
— Мне кажется, что я правда люблю каждую из них, как только мать способна любить, но по-прежнему ужасно тоскую по Джонатану.
— Я тоже тоскую по нему.
— Странно — после той ночи на берегу я не знала, как буду жить дальше и буду ли вообще. А теперь мне снова хочется жить.
— Мне тоже.
Тамара выпила немного кофе и кивнула.
— У тебя теперь так много всего, да? Глава Ордена, Светоч Пути Рингесса. И эти твои новые достижения. То, как ты вылечился от яда воинов-поэтов. И новое зрение — говорят, ты способен видеть то, что происходит далеко в космосе.
Он посмотрел в близкий огонь ее темных глаз и сказал: — Да, у меня есть почти все.
— В башне у Ханумана с тобой произошло что-то странное, правда? Что-то страшное и в то же время чудесное.
Страшная красота, вспомнил он и закрыл глаза, глядя на сияющий в нем бесконечный свет. Потом снова взглянул на Тамару и сказал:
— Да, кое-что случилось. Но я охотно отдал бы все это за то, чтобы вернуть Джонатана.
— Правда отдал бы?
— Да, если б мог, — но вселенная устроена иначе.