Отметим также, что в гуситском движении, наряду с течением, оправдывавшим войну и сопротивление крестоносцам во имя истины, невинности и отчизны, было и другое течение, проповедовавшее ненасилие, которое представлял теоретик Союза богемских братьев Петр Хельчинский. Он насмехался над теми, кто по пятницам воздерживался от свинины и в то же время с легкостью проливал человеческую кровь; по его мнению, первый век существования Церкви, когда она была миротворицей, – век золотой, ибо христианский закон как закон любви запрещает убийство, таким образом, исполняющие его должны, конечно, повиноваться государству, воздавая кесарю кесарево, но отказываясь при этом от публичных функций и военной службы[769].
Иначе говоря, с одной стороны, эти неортодоксальные течения распространяли на коллективы и публичные власти те запреты, которые Церковь традиционно налагала только на частных лиц и поведение индивидуумов; с другой же стороны, они вменяли в обязанность всему сообществу христиан то миролюбие, которого официальная Церковь требовала от духовных лиц и людей, стремящихся к совершенству.
В свете этого кажутся понятными ответы вальденского дьякона Раймона де Сент-Фуа, данные на инквизиционном допросе Жаку Фурнье в 1321 г. Действительно, еретик заявил, что «светской власти дозволено казнить и карать преступников, ибо без этого не будет ни мира, ни безопасности людям»; он считал даже, что «справедливо и законно казнить» еретиков, таких, как манихеи, «если они не хотят вернуться в лоно истинной веры и Римской церкви»; он допускал также, что «те, кто убивает или приговаривает к смертной казни злодеев или еретиков, пребывают в состоянии спасения»; он полагал, что дозволено и справедливо воевать с язычниками и неверными, не желающими, несмотря на внушения церкви, обратиться к истине, и что христианский государь вправе вести войну с христианами, «чтобы отбить нападение или покарать за святотатство и неповиновение». Но что касается его самого, то будучи «совершенным», он отказывался участвовать во всех этих насильственных действиях, и даже если бы какой-то бандит хотел убить его, то он лишь попытался бы помешать ему палкой или мечом; и если бы при этом он, к несчастью, случайно его убил, то совершил бы грех, правда, не такой тяжкий, как убийство доброго человека[770].
6. ХРИСТИАНСТВО И ВОЙНА
Сколько бы Церковь в своих воззрениях на войну ни проявляла сдержанности и настороженности (часто скрывая их с помощью абстрактной схоластической лексики и формальной логики), тем не менее христианство и война, Церковь и воины не противостояли друг другу, а в общем, хорошо ладили и пользовались взаимной поддержкой. Многие средневековые клирики, несомненно, согласились бы принять на свой счет слова Лакордера, сказанные на похоронах генерала Друо: «Нет другой более верной аналогии, чем аналогия между монахом и солдатом: та же дисциплина и то же самоотвержение»[771].
Стоит прежде всего посмотреть, сколь часто духовные писатели, проповедники, теологи прибегали по примеру св. Павла[772] к военным образам, говоря о каком-либо религиозном поведении или чувстве. Их использовали Жюльен де Везеле в проповеди «О вооружении рыцаря Христова»[773] и папа Иннокентий IV, сравнивший Париж, ставший интеллектуальным центром, с крепостью[774]; в раннем Средневековье с крепостью часто сравнивали рай[775]. В связи с этим процитируем письмо Жоффруа де Бретейя аббату Жану: «Если в донжоне нет оборонительного оружия, то его столь же трудно защищать, сколь и легко взять приступом <...>. Монастырь же без библиотеки – это замок без арсенала, ибо нашим арсеналом является библиотека. Именно из нее мы получаем правила Божьего закона, которыми, как добрыми стрелами, отражаем натиск Врага. Именно туда мы идем за панцирем справедливости, шлемом спасения, щитом веры и мечом духа, коим является слово Божие»[776]. Бернардино Сиенский в XV в. написал проповедь «О войне и нападении на рай, или небесный Иерусалим» (De pugna et saccomanno paradisi seu caelestis Ierusalem)[777]. А Жерсон говорил о «многочисленном христианском рыцарстве ангелов»[778].
В первой половине XIV в. Бартоломео Урбинский, отшельник, живший по уставу св. Августина, ставший затем епископом Урбино, составил «Трактат о духовном военном деле в сравнении с мирским» (Tractatus de re bellica spirituali per comparationem ad temporalem), где широко использовал античных военных авторов: Валерия Максима, Вегеция, Саллюстия, Фронтина, Тита Ливия и др.[779]
Если сравнение и сближение «духовного» (spiritualia) с «военным» (militaria) стало обычным делом, то не только потому, что вездесущность войны в жизни средневекового общества давала людям Церкви возможность пользоваться более понятными их читателям и слушателям образами; важнее то, что сама духовная жизнь на протяжении долгого времени была глубоко проникнута сознанием непрерывной, беспощадной борьбы небесного воинства с дьявольскими легионами. Таков был дух Клюни. «Если призвание клюнийцев и отличалось от рыцарского, оно все же было героическим, но речь шла о борьбе с дьяволом»[780]. Литургическую службу этого ордена можно было представить как ритуальное сражение с силами зла. Еще в XII в. Жюльен де Везеле писал в упомянутой выше проповеди: «Мы вовлечены в страшную войну. Рыцари Христовы, беритесь за оружие <...>. Будьте мужественны, рыцари Христовы <...>. Враг – у наших ворот, нельзя терять ни мгновения, нужно немедля вступать в рукопашный бой. Наши враги многочисленны, и они осыпают нас пылающими стрелами со всех сторон. Если они поймут, что мы плохо подготовлены и беззащитны, они, вытащив мечи, еще смелее будут потрясать оружием и еще неистовее будут осаждать нас. Это такой враг, с которым мы не можем заключить ни самого краткого перемирия, ни мирного договора»[781].
В то время, когда рыцарство избавлялось от старой идеи, еще живой при Ионе Орлеанском и Хинкмаре Реймском, согласно которой солдат не может жить в соответствии с нравственным законом[782], стал быстро развиваться культ святых воинов (хронологию и географию этого культа еще предстоит уточнить) – патронов рыцарства, таких как святые Маврикий, Георгий и Михаил, покровителей воинских братств и военных специалистов, как св. Себастьян у лучников и св. Варвара у канониров. В легенде о св. Георгии его битва с драконом с оружием в руках оттеснила отказ служить императору-язычнику. В иконографии изображение св. Михаила в рыцарском доспехе затмило его изображения в обычном одеянии. Были причислены к лику святых или блаженных такие государи-воины, как Карл Блуаский (XIV в.) и Людовик IX (XIII в.), биографию последнего Жуанвиль преднамеренно составил в виде диптиха. «В первой части говорится, как он управлял по заветам Бога и Церкви на пользу своего королевства. Во второй части речь идет о его рыцарских деяниях и военных подвигах»[783]. Если в каролингскую эпоху архиепископ Лионский Агобард предписывал убирать из церквей любые изображения, связанные с войной (значит, они уже были)[784], то позднее витражи, фрески, скульптуры, капители как романского, так и готического стиля воспроизводили значительное количество военных образов: сражающихся воинов, рыцарей со знаменами, мечами, копьями и т. д. Знаменитая скульптура Реймского собора изображает вооруженного рыцаря в кольчужном головном уборе и со скрещенными руками, принимающего благословение священника. И наоборот, в армиях того времени было множество религиозных символов. На оружии, например, делали благочестивые надписи: так называемый меч св. Маврикия, сохранившийся в императорской сокровищнице в Вене, с надписью: «Человек Божий. Во имя Господа. Христос побеждает. Христос царствует. Христос повелевает». Украшенные религиозными образами и надписями знамя и вымпел Жанны д'Арк были далеко не единственными в своем роде. Такие же были почти во всех войсках того времени – в бургундских, английских, лотарингских и т. д. Некоторые знамена: знамя св. Иакова в Компостеле, св. Ламберта в Льеже и орифламма св. Дионисия[785] – были священными и чудотворными. Примечательно, что появившиеся, несомненно, во время первого крестового похода матерчатые кресты разной формы и цвета позднее, с XIV в., стали использоваться как опознавательные знаки английскими, французскими, бретонскими, бургундскими, лотарингскими воинами[786]. Значит, как религиозные символы стали военными, так одновременно и военные – религиозными.
771
Cp. с Ансельмом Хавельбергским, классически сближавшим военную и монашескую дисциплину. (Anselme de Havelberg. Dialogues. / Ed. G. Salet. Paris, 1966. Vol. I. P. 98-100).
773
Julien de Vezelay. Sermons. / Ed. et trad. D. Vorreux. Paris, 1972. Vol. II. P. 594-616.
775
Riche P. Les representations du palais dans les textes litteraires du haut Moyen Age. // Francia, 1976. N 4. P. 171.
779
Bibl. Nat., Paris, lat. 7242, f. 127, r°-162 r°, см. Также: Cardini F. Psicomachia e guerra santa. A proposito di un trattato allegonco-morale duecentesco. // ASI. 1970. P. 53-101.
781
Julien de Vezelay. Op. cit. Vol. II. P. 595. См. также иллюстрацию к «Саду наслаждений» (Hortus deliciarum) Герарда Ландсбергского, на которой дьяволы, вооруженные луками и стрелами, сбивают с лестницы, ведущей к Господу и раю, людей разных состояний (отшельник, затворник, монах, клирик, мирянин, воин), тогда как ангелы с мечами и щитами пытаются помешать им. (Winter J. М. Van. Ridderschap Ideall en Werkelykhend. Bussum, 1965. F. 16).
782
De Institutione laicale. // Patr. Lat. T. CVI. P. 121, De coercendis i iilitum rapinis. // Ibid. T. CXXV. P. 953-956.
785
Rozmital L. de. Travels. P. 117, Gaier С. Le role militaire des reliques et de l’etendard de saint Lambert dans la principaute de Liege. // MA. 1966. N 72. P. 235-249, Contamine Ph. L’oriflamme de Saint-Denis. (458).
786
Крест крестоносцев см. на скульптуре, изображающей, как полагают Гуго I графа де Водемона, и его жену (вторая половина XII в. ), в Лотарингском музее г. Нанси, позднее этот крест воспроизведен на миниатюре XV в. (Winter J. М. Van. Op. cit. Fig. 17). О крестах на «униформах» конца Средневековья см.: Contamine Ph. Guerre, Etat et societe... (457). P. 668-670. В 1214 г., во время кампании, завершившейся битвой при Бувине, противники Филиппа Августа «прикрепили на груди и спине доспехов маленькие знаки крестов». (Duby G. 27 juillet 1214. Le dimanche de Bouvines. (244). P. 155). Некоторые итальянские города имели в качестве палладиума особые военные повозки, которые брали в сражение, в Парме повозка (Blancardo) была украшена изображениями Богоматери и святых покровителей города.