Чтобы привлечь гитлеровцев на хутор, Мирсков уговорил одного деда, оказавшегося дома, пожертвовать для дела какую-нибудь свинушку. Дед стал резать своего кабана. Кабан поднял такой визг, что охрана оккупантов на шоссе не выдержала и направилась на хутор проверить появившихся там «нарушителей спокойствия». Партизанская засада встретила солдат противника Внезапным перекрестным огнем. Но гитлеровцы оказались готовыми ко всяким случайностям. Два вражеских пулеметчика тотчас открыли огонь, не давая партизанам подняться. С каждой минутой у противника могло появиться подкрепление, но на подмогу нашим подоспела еще одна небольшая партизанская группа и ударила по врагу с тыла. Один из пулеметчиков бросил стрелять и поднял руки вверх. У второго пулеметчика кончились патроны, он швырнул в болото затвор пулемета и ухватился за гранату, но один из наших бойцов короткой очередью из автомата — перебил ему правую руку.
На шоссе послышался гул автомоторов. Партизаны бросились вперед, схватили трех уцелевших фрицев и углубились в лес. В группе Мирскова, несмотря на ожесточенный огонь противника, оказался лишь один убитый и один раненый.
Ко мне привели троих пленных. Меня заинтересовал один из них, назвавший себя Францем Морисом. Он был уроженцем Австрии, его отец работал водопроводчиком в Вене, и в течение многих лет состоял в: социал-демократической партии.
Свои показания Франц Морис начал с заявления, что просит не считать его гитлеровцем. Я пожал плечами и усмехнулся: это было обычным приемом у врагов, когда они попадали в плен.
— Вы можете мне верить, — нимало не смущаясь, продолжал Франц. — Я хороший пулеметчик и воевал честно. Но в этом бою я стрелял плохо и поднял руки, когда у меня в диске оставалось немало патронов.
Присутствующий при допросе Мирсков утвердительно кивнул головой: пленный, видимо, говорил правду.
— Вы хотите сказать, — спросил я, — что имели намерение сдаться в плен?
— Я искал такой возможности, — отвечал пленный, — но долго не мог решиться на это. У нас многие убеждены в том, что партизаны истязают пленных;
— Может быть, Францу Морису вернуться к немцам и разоблачить фашистскую пропаганду? — поставил я вопрос скорее для проверки, чем в качестве реального предложения.
— Нет, — подумав немного, решительно сказал Франц, — назад к немцам Морис не пойдет, хотя бы полковник отдал приказ расстрелять меня.
— Раз вы так говорите, — предположительно заметил я, — значит вы не верите фашистской пропаганде.
— Не верю, — подтвердил Франц. — Я видел одного из ваших, то есть из наших, — австрийца, работающего у вас, и разговаривал с ним…
— А что же вы думаете делать у нас? — спросил я австрийца.
— Я думаю воевать вместе с вами против гитлеровцев, если вы мне поверите.
Я поверил Морису Францу.
Сначала он был зачислен бойцом в группу. Но он добивался во что бы то ни стало назначения его пулеметчиком. А когда стал пулеметчиком, то добился возвращения ему того самого пулемета, с которым он воевал на стороне оккупантов против Красной Армии.
Прекрасный стрелок-пулеметчик, снайпер, как его прозвали мои бойцы, Франц Морис воевал у нас около года, до самого прихода Красной Армии.
Гитлеровцев на дорогах он предварительно останавливал окриком на немецком языке и уже потом открывал меткий огонь из своего пулемета. Группа, в которой служил Франц Морис, полюбила этого опытного и смелого пулеметчика и ни за что не желала с ним расставаться.
Когда в наш район пришли советские войска, Франц пошел добровольцем со своим пулеметом в Красную Армию. Мне сообщили потом, что он прекрасно сражался в уличных боях за освобождение Будапешта, остался жив и ушел дальше с передовыми частями нашей армии.