— Так нельзя.
— Почему?
— Потому что клятва священна. Данное слово нельзя забрать, ибо это…
— А я вампир. Мне похую.
Лена подняла глаза к потолку, глубоко вздохнула и с отвращением к самой себе, ответила.
— Не канает. Только последний чёрт за базар не отвечает. Сказал — делай.
Штык оторопело моргнул, глянул на Коляна. Парень у стенки жмётся, смущённо улыбается, иногда косясь на Лену. Кажется, в обществе незнакомых людей он теряется…
— Не хило. — Наконец, заговорил Носферус. — Ленок, ты в натуре свой пацан. Уважаю.
— Я не пацан! — Рыкнула Мудрость, к которой таким образом обращались не в первый раз.
— Да я не в том смысле, что у тебя хер до колена, а в том… — Лена тихо зарычала, блеск красных глаз, пробился даже сквозь линзы. Штык успокаивающе выставил обе ладони вперёд. — Ленок, осади! Я извиняюсь. Всё понял, никакой водяры. Трезвости слава и привет!
— Я рада, что Носферус…
— Зверь, держи бабосы, топай за пивком, там за углом круглосуточный магаз…
— Пиво тоже нельзя.
— Как нельзя? — Обречённо воскликнул Штык. — Это же почти фашизм! Лена!
— Нет.
Штык тяжко вздохнул и уныло стал смотреть в пол. Иногда он снова тяжко вздыхал. Потом смотрел на Лену умоляющим взглядом и снова вздыхал. Когда дверь открылась вновь, Лена и сама вздохнула с таким облегчением, что занавески дрогнули.
— Вот он. — Шаман толкнул парня в плечо. — Доставили с ветерком.
— Он весь в крови. — Заметила Лена.
— Этот неверный пёс, убил другого неверного пса. — Вмешался Хасан. — Мы пришли слишком поздно. Аллаху было так угодно, он решил забрать его руками, жизнь того неверного пса и…
— Я поняла. — Лена резко оборвала едва не начавшуюся проповедь и взмахом руки указала им на дверь. Прежде чем выйти, Хасан коснулся пальцами, лба своего пленника и сказал.
— Живи с Шайтаном неверный пёс.
Парень пошатнулся, стал беспомощно моргать, а потом огляделся и, обнаружив полную комнату людей замер на месте. Радости на его лице не обнаружилось, но в окна ломиться тоже вроде не собирается. Судя по всему, решил ждать дальнейшего развития событий.
На выходе вампиры столкнулись с собратьями. Последовал обмен приветствиями.
— Хули в проходе встали уёбки?
— Да покарает тебя Аллах!
— Если не заткнёшь пасть женщина, сила Тенгира размажет тебя по стене!
Потом наступила тишина, нарушаемая лишь равномерным стуком и вскриками, словно кто-то кубарем летит по лестнице. Снова тишина, закрывается дверь, слышатся шаги.
— Соня, может, не надо было так?
— Как? Нормально всё. Они ж как мы, не сдохнут поди, а наука будет. Арчи. Закройся короче, давай, сдаём говноеда этого и по домам. Меня Олежка там ждёт.
— Я не говноед, я… — Голос стих, все трое зашли в комнату. Окровавленный парень посторонился. Замерев у стены, он сложил руки на груди и, скорчил гримасу недовольства. Колян, так и стоял на прежнем месте, не зная, куда себя деть. Но когда новая компания оказалась внутри, оба уставились на них. Точнее на Соню. Её форма одежды и внешности, равнодушными не оставляли никого и довольно долго. Лена и сама прежде на неё посмотрела — никак не могла привыкнуть к излишне откровенной внешности этой наглой девицы. Казалось, что если она нагнётся, её обтягивающий костюм лопнет по швам и всё что там под платьем, на улице окажется.
Впереди Сони и Арчи, шагал мужчина в камуфляже. На вид обычный русский парень, возможно, с примесью татарской крови. Глаза стеклянные. Прежде чем Лена успела послать Соне взгляд полный укора, парень склонился и без акцента сказал:
— Я прибыл Богиня моих снов! Я — Говноед, ищущий чести стирать твои грязные носки! Прошу! Позволь мне лобызать твои пятки и вылизать твои пальцы!
— Соня! — Рявкнула Лена. Девушка пожала плечами. Парень очнулся и после короткого взвизга, стал с ужасом озираться по сторонам — его окружали люди с красными глазами.
— Этот хуила, Махмуд. Или как-то так, я в собачьих кличках не шарю. — Она помолчала. Зачем-то, в отвращении скривив лицо, посмотрела на Носферуса. Потом снова заговорила.
— Всё, я пошла короче. — И ушла. Никто даже сказать ничего не успел, а её в квартире уже и нет.
— Ну и я, можно? — Застенчиво поинтересовался Арчи, с опаской поглядывая на своего Носферуса, крайне недовольного тем, что снова придётся жить в трезвом уме и доброй памяти.