Безоружный, Джоах вряд ли мог бы справиться с мускулистым хищником, если только ему не удастся заполучить обратно посох. Он инстинктивно потянулся окровавленной рукой к изогнутой деревяшке. Словно отвечая на его невысказанное желание, посох пододвинулся поближе к нему на ширину ладони, скрип коры по доске громко прозвучал в узком проходе. Гоблин заметил движение и сделал шаг вперед, чуть не ткнувшись разбитым носом в черный талисман. Тварь наклонила голову и протянула коготь вперед, очевидно, заинтересованная волшебством.
Джоах сжал кулаки. Нельзя было позволить дракилю забрать его единственное оружие.
— Нет! — выкрикнул он, намереваясь только отвлечь тварь. Однако результат оказался куда более масштабным.
Посох подскочил в воздух, словно испуганный громким приказом. На его поверхности вспыхнуло и замерцало черное пламя. Дракиль замер на месте. Джоах тоже. Он никогда еще не видел, чтобы посох так себя вел. Было ли это проявлением сил, которые посох немногим раньше отобрал у Елены, или просто отражением его собственной тревоги? Джоах прищурился. Для него это не имело значения. Ему нужно было оружие — любое оружие!
Он протянул руку к висящему в воздухе посоху.
— Иди ко мне! — заорал он во всю мощь легких. Но ничего не произошло. Кривая деревяшка просто продолжала парить в воздухе.
Хотя крик и не дал желанного эффекта, он по крайней мере сумел заставить дракиля отступить на шаг. Тварь отшатнулась от пламени посоха, испугавшись черной магии. Может быть, он сумеет воспользоваться этим для своих целей.
Не имея никакого плана, он просто прыгнул к гоблину, подняв руки над головой, с воплем гнева и ненависти на губах. Тварь отпрыгнула от этой неожиданной атаки и стала отступать, пока не оказалась прижатой к люку.
Джоах протянул руки к посоху и схватил его. Он слегка съежился, ожидая, что черное пламя обожжет его. Но от его прикосновения огонь потускнел, и скоро пламя исчезло, оставив только темно-розовое сияние, словно посох был горячим угольком, только что вытащенным из очага. Но его жар не обжигал; наоборот, посох оказался ледяным на ощупь, словно в руках у Джоаха была сосулька с холодных гор. Холод пробежал по его пальцам и, казалось, впитался в руки. Держа в руках деревяшку, Джоах чувствовал, как холод поднимается по его венам, словно посох был каким-то холодным сердцем, накачивавшим его морозом.
Не обратив на это особого внимания, он замахнулся посохом на тварь, которая все еще стояла у него на пути. Слова силы, которые он узнал во сне, опять пришли ему на ум, непрошеные, и паром выступили у него на губах. Его язык произнес первые слова заклинания.
Дракиль упал на колени и распростерся у его ног, прижавшись лбом к доскам палубы. Из горла гоблиноида раздалось негромкое мяуканье. Он явно просил о милосердии.
Но магический холод уже дошел до сердца Джоаха — сейчас было не до снисхождения, его сестра истекала кровью из раны, нанесенной этой самой тварью. Его губы холодели от древнего заклинания, и на конце посоха расцвела роза черного пламени. Холодно улыбаясь, Джоах закончил последний слог заклинания и ткнул посохом в гоблина.
Лепестки черной розы раскрылись, и из ее сердца вырвалось зловещее пламя. Должно быть, гоблин почувствовал свою смерть. Он поднял голову, и пламя отразилось в его глазах. Затем огонь ударил. Тварь отлетела назад с такой силой, что ее тело проломило запертый люк у нее за спиной. Железные штыри разломились, а закаленное бурями дерево расщепилось, словно сухие веточки. Тело морского гоблина, пожираемое голодным огнем, пролетело через открытую палубу. За то время, пока Джоах пробирался через обломки, от дракиля остались только обгорелые кости.
Джоах выпрямился, выбравшись на палубу. На него смотрели все — и гоблины, и люди. В воздухе пахло паленой плотью и обгорелыми костями. Палуба была залита кровью гоблинов, и, куда бы Джоах не посмотрел, везде палубу покрывали искромсанные останки маленьких хищников. Джоах в ужасе вытаращил глаза. «Морской скороход» превратился в нечто среднее между кладбищем и крематорием.
Джоах уставился на обожженные останки морского гоблина на палубе. Кости свернулись в небольшой шар, дымившийся в холодном ночном воздухе. Казалось, каждая косточка говорила о боли, которую причинило зажженное им пламя. Это зрелище напомнило ему о другом времени, о другой ночи, когда огонь поглотил его мать и отца. Тогда тоже остались только обгоревшие кости. Только этой ночью смерть принес он. О, Сладчайшая матерь, что же он наделал?