— Не тризди!
Пётр побледнел, как перед смертью.
— Разговор не получился, а жаль. Придётся приступить к перевоспитанию. Павел!
— Да, Петька.
— Выводи женскую команду на воспитательную экзекуцию.
Гигант Павел щёлкнул кнутом по полу, как из пистолета выстрелил.
— Бабы! Руки за голову и выходи по одному.
— Ты ж менонит, морда твоя фашистская! Вам запрещено убивать и бить людей.
— Зверей и тварей можно, я это уже сам усвоил на опыте.
— Кормящих бить нельзя. Молоко пропадёт.
— Козье молоко дети пьют с года, а все ваши уже годовалые, — не по-доброму оскалился Артёмка. — Выживут и без позорных матёрок, убийц и развратниц.
На дворе ещё вчера мужики водрузили на круглом помосте столб с тележным колесом наверху.
— Карусельку детям соорудили!.. Не мужики, а няньки… Юбки наденьте!
— Нет, это вы юбки снимите, — сказал Артёмка, обычно добряк — ешьте меня мухи с комарами, но сегодня его аж трясло от злобы. — И всё остальное скидайте, а то насильно разденем. Это не карусель, а дыба на лобном месте. Живо раздевайтесь, суки, догола!
Связанные руки баб петлями прикрутили к колесу, а ноги к помосту. Манька укусила Павла и вырвалась, но он догнал.
— Не убежишь от меня, галицайская кровопийца. Я одну такую уже придушил. Протягивай руки, чтобы я связал.
— Повесить нас хотите?
— Есть будет за что, так и повесим, а пока считайте вашу житуху поганую за отсрочку смертного приговора… Артёмка, готов?
— Готов, дядь Паш!
— Тогда поехали!
Артём вертел круглый помост, как детскую карусель. Проворачивалось и колесо на столбе вместе с распяленными бабами. Пётр с Павлом хлестали бичами их жирные спины. Бабёнки оказались идейно стойкими:
— Да здравствует женский батальон смерти имени Марии Бочкарёвой!
— Вечная слава великомученику генералу Власову!
— Славься император наш Иммануил Первый!
— Русскому скоту — плеть, кладь и комбикорм!
После десятого удара они обмякли и замолчали. Заговорили мужики.
— Вот тебе гендерное равноправенство.
— Это тебе за няшный салон автомобиля в велюре.
— А это за кресла в том же салоне в кожаном исполнении с сексуальной подсветкой.
— Вот тебе ночной клуб для голубых и розовых.
— Вот тебе кавказские мальчики по вызову.
— Это тебе кружевные трусики из ЛондОна и ПОрижу.
— А это за талоны на сексобслуживание натюг.
На третьем круге власовские героини скисли, обмякли и завизжали, как свиньи. Полосовали вопящих власовок вдоль и поперёк, пока те не потеряли сознание. Потом их на простынках отнесли в "больницу".
— Марьяновна, через неделю поставь их на ноги. Прополка как раз подойдёт.
— Это блядво удавить мало было, Петя. Моих деток чудь не уморили.
— Удивляюсь тебе. Ты же сама мать, Марьяновна, как ты можешь говорить такое! Мы их перевоспитаем.
— Это не матери, а сучки перебеглые. Не перевоспитаешь, Петя. Горбатого только могила исправит.
— Кто знает, может, эти самые распоследние из последних баб на русской земле остались? Их доля — народить будущий народ. Бабе только дай нормальную жизнь без потреблядства, она на подвиг материнства сподвигнется.
— Из говна, Петя, народ не слепишь. Говняный от них род пойдёт.
— Бог Саваоф из персти земной слепил Адама, попросту из того же говна. Другого материала у нас не будет. Эти убийцы, пьяницы, блудницы смогут родить нормальных детей, если Он благословит.
7
Через неделю мужики окончательно переоборудовали длинный склад из красного кирпича с контрфорсами вдоль стен в церковь. Водрузили деревянный крест над входом. Внутри стояли лавки, как у протестантов, хотя соорудили, как смогли, даже иконостас без икон, царские врата, солею с амвоном. Свечей, конечно, не было.
— Кирха какая-то получилась, а не православная церква, — сказал Павел.
— Или баптистский молельный дом, — добавил яду и Артёмка.
— Не придирайтесь. Настоящий храм — место нисхождения Святого Духа. Люди давно забыли, когда он в последний раз к ним нисходил. Наверное, при святых апостолах. А с тех пор любая церковь — просто молельный дом.
— И ламаистский дацан?
— К ним нисходят демоны, я о христианских церквах говорю.
Выпоротые бабы с зажившими шрамами на спинах не проявляли признаков былого лихачества и блатняцкой задиристости, а сидели смирно, как мышки под метлой, с затуманенным взором. Но это было смирение перед законом уголовника с ножом в кармане, готового в любой момент пырнуть просто так из дурного расположения своего гаденького духа. Глаза их ещё выдавали признаки психической травмы после унижения и боли. Одни смотрели, будто в пустоту, другие блуждали невидящим взором по сторонам, словно никого и нечего не узнавая вокруг.