Митрополит брал из бумажного кулька пропаренные горошины и крошеные сухарики и кидал их здоровенным рыбинам.
— Наши старухи всем нашёптывают, что ты старый кровопийца, только притворяешься смиренником. Власовского капитана Кабанюка превратили чуть ли не в легендарного великомученика. Шепчут старухи, ты его специально взорвал в бункере, чтобы захватить власть над нами.
— Пусть думают что угодно обо мне, Павло. Думать полезно. И ещё полезней позабыть, кем эти почтенные матроны были в молодости. Кыш, бездельники! — крикнул митрополит высоким, чуть ли не детским голоском.
К мосту устремились дикие утки и отпугнули красивых рыб.
— Вот тебе, Павло, и опасный симптом — утки перестали улетать на юг. Этим попрошайкам еды и зимой хватает, их подкармливают до сытости. Значит, дожились мы до скромного достатка. Остался шаг до роскоши.
— Так радуйся, что ты землю русскую на Полесье из грязи болотной поднял, людей накормил и обустроил. Ты, Петька, смертную казнь и телесные наказания на лобном месте не думаешь отменять?
— Нет, такого не будет, пока я жив. И порку у позорного столба оставлю. С годами недовольство подавленных нашим мироустройством самоуправляемых общин лихих индивидУев будет только возрастать. Вплоть до захвата власти психокинестетиками и приматистами. Звериные инстинкты никуда не делись.
— Телесное наказание уже отжило, старо, раздражает людей.
— Зато жива генетическая память о первобытном зверстве. Только отвернись на минутку, вновь появятся рабовладение и прямой грабёж беззащитных, бабы захотят случаться с первым встречным-поперечным, с животным, а про извращенцев и маньяков я уже не говорю.
— Эх, Петя, оттого ты такой женоненавистник, что тебя в молодости девки не любили.
— Я для них был всегда зануда и праведник. Семинаристу и попу не пристало на женскую красу заглядываться.
— И ещё наши старухи тебе власовцев припоминают, которых ты спалил живьём на старом острове.
— Их и так натюги бросили подыхать голодной смертью, а что тех власовцев нашим старухам жаль, так то ещё Христос велел любить врага своего. Пусть их себе любят этих покойников-предателей.
— Твоя Манька тебя люто ненавидит, моя Полина мне сказала. Кабанюкову любовь, видно, не забыла. Она тебе перед смертью даже стакана воды не подаст.
— Знаю. Мы троих приёмных, её байстрюка да пятерых своих детей вырастили. Хорошими людьми стали. И на том ей спасибо. А сама она ветеринарную службу и зоологическую науку так поставила, что миллионы людей голода не знают. Культурное лосеводство — её заслуга. У нас котлеты каждый день на столе. Отдельное спасибо ей за рыбоводство. Десяток десятикилограммовых карпов выкормить дешевле, чем свинью весом за центнер. А питательные и вкусовые свойства у прудовой рыбы выше. И вообще из наших бывших власовок вышли достойные дамы. Кто нам школу, медицину и химию поднимал? По гроб жизни им благодарен буду. А вон и наши красавцы! Смотри, как величаво плывут.
Утки кинулись по сторонам кто куда, когда подплыла пара чёрных лебедей с двумя почти взрослыми, но ещё покрытых грязно-серым пухом птенцами.
— Вот уж точно самые настоящие гадкие утята, — улыбнулся Павел. — Это их родителей привезли из Харькова орнитологи, которых спасли от голода наши газодобытчики?
— Парочка совсем молоденькая. Это правнуки тех привезённых.
— Геройские ребята, эти харьковские орнитологи. Сохранить лебедей, когда на развалинах города даже людей жрут от голода!
10
Высокие берёзки по берегам пруда стояли ещё совсем зелёные, но по воде уже плыли первые жёлтые листики ольхи.
— А вон тритоны красно-зелёные, видишь, Петька? Эти сами собой вывелись.
— Уже не вижу. Подслеповатый стал. А ты, Павло, раз у тебя глаз такой зоркий до сих пор, лучше загляни внутренним взором в наше будущее.
— Ты, Петька, поп, а из меня гадалку хочешь сделать? Грех ведь.
— Я, Павло, не из долгожителей. Как меня не станет, ты не дозволяй городам разрастаться. Сто тысяч — крайний предел. Первый же мегаполис — звоночек о приближении конца цивилизации.