Молчание.
Лили сделала шаг, еще шаг — и наконец выбралась на дорогу. Кругом — никого. След от колес телеги вспахал грязь. В луже плавало что-то светлое, какой-то обрывок, обрезок. Нагнувшись, Лили узнала ткань рубашки Деррика.
Должно быть, его увезли силой. Проклятый Эд Браун позарился на его кровь. И что теперь делать? Как его вызволить? Лили ведь слабая и глупая. Ей оставалось разве только тащиться по свежим следам, подобно собаке, которую бросили хозяева. И чего ради? Сумеет ли она догнать Эда? А даже если сумеет — что будет делать? Убьет его, покалечит, отберет Деррика силой? Это ведь невозможно. Да и будет ли он жив к тому времени? Эд — грубый и неотесанный парень, даже три класса не удосужился окончить, только кулаками махать и умеет, а Деррик совсем без сил. Эд его прихлопнет, как муху, и даже не заметит. Может, и не со зла. Нечаянно.
Похоже, в этой точке их с Дерриком пути разошлись. Никакого «вместе», никакого предопределенного будущего. Дальше придется идти самой. К матери, ее мужу и сыну — как там его? Чужая семья ей не обрадуется. Никто ее не обнимет и не посочувствует, как Деррик.
Она рухнула на колени в грязь и беспомощно зарыдала. Но не тревога за Деррика сдавливала ей грудь и прорывалась наружу; ей было жаль себя, одну в целом свете.
***
Лили очень неудачно пихнула Деррика — прямо в больное плечо — поэтому он не смог последовать ее примеру и сразу броситься в лес со всех ног. Пока он пытался отдышаться, возница поравнялся с ним, притормозил и дружески протянул руку. Его голос показался смутно знакомым, но четких воспоминаний в голове не возникло; к тому же Деррик готов был свалиться с ног от боли и слабости. Но раз Лили убежала, значит, это кто-то из ее соседей, а от них добра не жди.
Деррик не придумал ничего лучше, чем покориться. Но стоило ему коснуться протянутой руки, как его грубо схватили за шиворот и зашвырнули наверх. Что-то треснуло и порвалось — должно быть, воротник рубашки.
Теперь он лежал на неровно наваленных друг на друга мешках. В бок упиралось что-то острое, металлическое — посуда, что ли?
Он кашлянул и попытался принять сидячее положение, но немедля был прижат обратно к ложкам и вилкам. Поднял глаза на возницу и узнал широкое лицо парня из Серой деревни, которого Лили называла «Эдди».
— Какая встреча, — сказал Эдди и прищелкнул языком. — Обожди секунду.
Свободной рукой он зашарил в мешке и извлек наружу моток бечевки. Деррик даже не пытался сопротивляться, и в скором времени веревка стянула его запястья. Рана разболелась сильнее прежнего, хотелось только одного — забыться.
— Все-таки ты дашь мне свою кровь, — заметил Эдди, пнул клячу — и повозка двинулась дальше.
— Для переливания нужно специальное оборудование, — пробормотал Деррик. — Ты уверен, что справишься?
Что и говорить, Эдди не выглядел просвещенным в медицинских вопросах. Такие люди подписываются крестиком, но мнят себя знающими все на свете, а тех, кто хоть на грамм умней их, считают хитрюгами, не заслуживающими доверия.
— Не заговаривай мне зубы! — предсказуемо возмутился Эдди. — Мы с парнями поняли так — главное, чтобы кровь попала внутрь…
— Ах, еще и с парнями?
— Четверо моих друзей едут с вещами по другой дороге. Мы условились встретиться в кабаке. А тебе что, жалко для нас, что ли?
— Вы в кабаке и организуете переливание? — спросил Деррик с тоской.
— Лично я прямо сейчас организую переливание, — заявил Эдди и запустил руку в мешок, на котором лежал Деррик.
Это плохо пахло. Когда безмозглый верзила берется за дело, в котором ничего не смыслит, в лучшем случае можно только отбежать на безопасное расстояние. У них в деревне тоже жил один такой. Волочился за Мэри Ди. Деррик закрыл глаза и против воли улыбнулся — вспомнил, как Мэри Ди отзывалась о такого рода ухаживаниях. Уж что-что, а язычок у нее был острый. Впрочем, об ухаживаниях Олли она отзывалась еще язвительней. Не хотела понимать, что Олли еще мальчик, у него первая любовь. Хитрая, жестокая Мэри Ди.
— А чего это тебе так весело? — спросил Эдди, вырывая Деррика из воспоминаний.
Телега качнулась и остановилась. Он открыл глаза и увидел, что Эдди успел вооружиться складным ножом. Кляча мирно пощипывала траву на обочине.
— Может, сначала лучше все-таки до кабака доехать? — предложил Деррик — безо всякой, впрочем, надежды. Страшно подумать, что замыслил этот тип, но самое обидное, что наверняка нечто глупое и бесполезное.
— И до кабака тоже доедем, обязательно, — успокоил его Эдди и достал вслед за ножом жестяную кружку. — Но, понимаешь ли, я болен. Зачем ждать, когда я могу уже сейчас исцелиться?
Деррик смотрел на кружку со смешанными чувствами. Ему хотелось и смеяться, и плакать от ужасной нелепости происходящего. Но где бы взять силы на такие эмоции?
— Только не говори, что ты собрался пить мою кровь, — выдавил из себя он, уже зная, что как раз это Эдди и собрался сделать.
— А что не так-то? — вскинулся тот. — Что тебя не устраивает?
— Да тебя же сразу вырвет, с ума сошел… — Деррик вздохнул и замолчал — все равно Эдди не послушает, не поверит. Отговаривать его — себе же хуже.
— Я пил свиную кровь, и ничего, — возразил Эдди. — Чем твоя-то плоха?
Деррик хотел добавить, что это и не поможет от болезни, но его уже охватила апатия, сонное равнодушие, шептавшее: «Прими и смирись». В конце концов, разве было у его голоса право звучать? Само его дыхание — непозволительно. Он принимал наказание. Покорялся обстоятельствам.
Счастье, конечно, что кружка Эдди не вместила бы и полулитра. Спасибо, что не пивную баклагу достал. После смерти Олли с Дерриком стал твориться сущий абсурд, а теперь безумие достигло апофеоза. Или все самое дикое еще впереди? Почему Лили так настойчиво расспрашивала про «расколотых» и предопределенное будущее? Он ведь просто предположил. Сам-то он не знал ни одного «расколотого», но Олли одно время увлекался историями про проклятия, рисовал странное — людей с двойными зрачками. Зыбкие лица, плотно сомкнутые губы, но крик — в самом разрезе глаз. Те люди прямо-таки врезались в память. Может, отчасти потому, что Олли рисовал их незадолго до смерти? Как предчувствовал. Хотя что он мог знать о завтрашнем дне?
И все-таки Олли был особенный.
Деррик вздрогнул, когда Эдди схватил его ладонь липкой ручищей. Ускользавшее сознание вернулось на место, что отнюдь не радовало. Ему не хотелось наблюдать за тем, как этот несчастный дурак калечит его почем зря.
— Одного я не могу понять, — произнес Эдди, внимательно глядя на него, — почему ты такой покорный. Кажется, даже если бы я тебя не связал — мог бы делать с тобой, что хочу.
— Просто мне все равно, — сказал Деррик.
— Правда, что ли? — и резким движением Эдди вывернул его раненую руку.
Деррик так и взвыл, но хватило его ненадолго — по мере того, как Эдди нажимал сильней, крики сменились хрипами. От боли он даже дышать не мог, только хватал кое-как воздух; но не мог и потерять сознание.
— Это тебе все равно? — философски спросил Эдди. — Как видишь, ни черта подобного. Пока ты жив, тебе не может быть все равно.
Он отпустил Деррика и снова взял нож.
— Знаешь, — сказал он, — а ведь у собаки в Центре побольше прав, чем у тебя. Я могу с тобой такое сделать… И никто мне слова не скажет.
— У вас с твоим дедом, — прохрипел Деррик, — это явно семейное.
— Не смей упоминать моего деда! Убийца!
Эдди схватил его за горло и занес было нож над самым его сердцем, но в последний момент отвел в сторону. Присмотрелся к окровавленному рукаву, разрезал повязку. Деррик только и успел подумать о том, как же его правой руке не везет, когда его скрючило от новой вспышки боли — Эдди вонзил нож в полузакрывшуюся рану и сразу вытащил. Потом с самым деловитым видом подставил кружку, явно досадуя, что кровь вытекает слишком медленно.
Как же дико, глупо и отвратительно. Скорей бы все кончилось. Деррик закрыл глаза и облизал пересохшие губы. Воды и спать. И не чувствовать боли. И ничего не помнить. Вот что такое счастье. Забытье.