Взволнованное сопение Эдди отошло куда-то на задний план и наконец растворилось. Вместе с ним ушли слабость и боль. Деррик открыл глаза уже где-то в акварельном лете. Перед ним стелился незнакомый свежий мир — зеленый с голубым. Яркий до паники.
Деррик пошевелился и с удовольствием отметил, что полон сил. Вскочил и увидел на ногах новые начищенные башмаки. Провел рукой по груди, лицу, затылку — свежая рубашка, гладко выбрит, волосы чистые и лежат как надо. Ему даже стало неловко — он чувствовал, что не достоин выглядеть ухоженным. Разве в таком виде полагается нести наказание?
Вдохнув акварельный воздух полной грудью, он двинулся вперед. Вокруг порхали бабочки фантастической расцветки, таяли на белом солнце цветы. Небесная синь была наложена неровными мазками. И ни следа красного цвета.
— Олли, — позвал Деррик, — не прячься. Я знаю, что ты здесь.
Он независимо уселся в кричащей расцветки траву, распугав фиолетовых насекомых. И стал ждать.
— Надо же, — сказал Олли, появившись словно из пустоты, — ты еще помнишь мое имя.
Пыхтя, он тащил мольберт, накрытый плотной тканью. Что за слабосильный ребенок. Деррик вскочил на ноги и хотел отобрать ношу, но он только сильней прижал ее к себе.
— У тебя разве есть право помогать мне, Рик? — строго спросил Олли и уселся рядом.
— Но мы же братья по крови.
— Это просто красивая традиция, которая ничего не значит. У нас нет связи.
— Если бы ее не было, — пробормотал Деррик, — ты бы не снился мне.
— А я ли тебе снюсь? — фыркнул Олли. — Разве ты еще помнишь меня? Да ты вообще знаешь меня? Сколько мне лет?
— Оливер, — тихо сказал Деррик. — Не надо.
— Какого цвета у меня глаза, ну?
На него смотрели мутные акварельные пятна. Деррик смутился.
— Зеленый. Нет, стой. Синий. Нет…
— Ну так что? — спросил Олли, теряя терпение.
— Синий.
Олли с грустной усмешкой смахнул с себя паутину синевы, смял, разжал ладонь — пусто.
— Серый, — произнес Деррик одними губами. И в тот же миг вспомнил — у брата были черные глаза. Как можно забыть?
Тот смеялся, прикрыв лицо рукой, и по его пальцам стекали слезы-краски.
— Я и не ждал, что ты ответишь правильно, — сказал он бодрым голосом. — А черный как-то получше серого, не находишь? Честнее. А что выражает серый — попробуй пойми. Да что угодно он может выражать!
— Да, — сказал Деррик. — А может и совсем ничего.
— Именно. Он безликий, как болезнь, от которой ты должен был умереть. Но, — добавил Олли с лукавым видом, — ты такой живучий парень! Не то что твой брат, а?
— Перестань, Оливер, — снова попросил Деррик.
— Как тебе там живется одному? Совесть не гложет? Уверен, что нет.
— Как ты можешь быть так жесток со мной? Ты же знаешь, что говоришь неправду! Что я люблю тебя!
— Постой, не путай, пожалуйста, — возразил Олли. — Это я любил тебя, а ты меня — нисколечко. А сейчас ты даже не помнишь, сколько мне лет.
— Да помню я! Тебе… — Неожиданно для самого себя Деррик запнулся. В голове клубился серый туман.
— Ну хотя бы скажи, я старше или младше тебя? — сочувственно спросил Олли.
— Понятное дело, младше. Ты ребенок. Подросток.
— А может, старше? Как думаешь? — Полудетское лицо Олли преображалось на глазах, вытягивалось, твердело.
— Перестань дурачить меня, Оливер, — тихо попросил Деррик.
— Ну хорошо! — Тот вскочил на ноги, снова став собой. — Так и быть, не буду больше тебя экзаменовать, тем более что ты все равно провалишься.
— Ты такой жестокий.
— Нет уж, — возразил Олли, — это ты жестокий. Вот взгляни-ка, — быстрым жестом он сорвал ткань с мольберта, — только взгляни, что ты натворил. Я не закончил работу по твоей милости.
Деррик вгляделся в неровные алые мазки, избороздившие холст. Рука сама потянулась к изображению, провела по его шероховатой поверхности. Слезы подступили к глазам. Если бы забыть! Если бы никогда не видеть это!
— Что же ты хотел нарисовать? — прошептал он. — Что ты пытался сказать?..
— Здесь ночное небо. И океан! — пояснил Олли с раздражением. — Что непонятного?
— Но разве все это… красное?
— А чем мне еще оставалось рисовать? У меня ничего нет, кроме разве что крови. Ты отобрал у меня все, даже цвет. Ты убил меня!
Деррик больше не смог сдерживаться. Позорные слезы закапали на свежую рубашку. Он не хотел вспоминать, на чем основаны обвинения брата, — сама тень тех дней душила, скручивала все внутри. Но сердце знало, что Олли прав, и эта боль была во сто крат сильнее физической раны.
— Олли, прости меня! — всхлипнул он. — Прости меня… Олли…
— Это ничего, — сказал тот смягчившимся тоном. — Ведь подлинное искусство творится на пределе возможностей. Оживает, забирая твою жизнь. Чем больше ты отдаешь, тем прекраснее результат. Я не прав? Разве моя картина не прекрасна? Ведь я отдал ей все.
— Да, да, — закивал Деррик, не желая его расстраивать. — Но было бы еще лучше, если бы ты остался жив… и никогда не писал ее.
Олли смотрел на него ясными взрослыми глазами.
— Это ничего, — повторил он.
Его принятие ранило Деррика. Ведь Олли никогда не был тем, кто просто склоняет голову. Со свойственным подросткам максимализмом он ничего не боялся, стоял на своем, добивался поставленных целей, даже если они предполагали риск. Он не сказал бы своему убийце: «Это ничего». Пожалуй, Деррику действительно снился не он. Кто-то другой. Может быть, взрослый, которым Олли уже никогда не станет.
— Я люблю тебя, — сказал Деррик, смаргивая слезы. — Что бы ты обо мне ни думал после всего. Я люблю тебя.
Он потянулся к Олли и погладил его по волосам. На пальцах осталась акварельная кровь.
========== 6. Теряя себя ==========
Наплакавшись, Лили совсем обессилела. Она отползла в сторону от дороги, да так и свалилась в траву. Перевернулась на спину.
Серое небо, по-осеннему печальное, глыбой нависло над ней. И почему Деррик показался ей веселым при знакомстве? Вот уж поистине — первое впечатление обманчиво. Или, может, он и был таким? Когда-то. До эпидемии, потери близких. Помнится, после смерти его семьи едва месяц прошел. Наверняка он еще даже толком не осознал утрату, а уж о том, чтобы отпустить этот кошмар, и говорить пока нечего. Сама Лили долго убивалась, лишившись ребенка. Неудивительно, что и Деррик живет как во сне, не заботясь о себе и будущем, — она была не лучше совсем недавно.
Жалкий. Ему даже поговорить по душам оказалось не с кем. Очевидно, не до такой степени доверял Лили, — и правильно делал. Между тем она поделилась с ним всем, что терзало сердце. Спасибо ему, но…
Лили закрыла глаза, спасаясь от укоряющего взора неба. Она вновь разделилась на две половины, и одна твердила: «Иди за ним», а другая: «Забудь о нем». Но чей же голос принадлежал той?
Конечно, следовать за Дерриком — глупо. Лили не удастся вытащить его из лап Эда и его дружков, если только не случится что-нибудь экстраординарное. Но какая-то неясная сила все-таки тянула идти по злополучным следам. Хотелось бы думать, что имя ей было — симпатия, сочувствие; но дремавшая на один глаз та с ехидной улыбкой подсказывала, что причины далеко не так благородны: всего лишь страх быть отвергнутой матерью и надежда, что Деррик еще «пригодится».
Но — для чего?
Лили заставила себя подняться на ноги. Пусть даже она и не спасет Деррика — двигаться дальше, не зная, что с ним случилось, никак не получится. Если его убили, она оплачет его. Если вышвырнули на улицу полуживого — она найдет его и перевяжет раны. В конце концов, разве она не обязана ему жизнью? И не должна ли вернуть сторицей тепло, что он дал ей, обнимая прошлой ночью?
Да и как же его убить, не будучи рядом?
Ковыляя по дороге, Лили твердила себе первые два вопроса — и делала вид, что не слышит внутри последний.
***
Деррик как раз возвращался с работы, когда Мэри Ди без труда нагнала его. И откуда только взялась? Вокруг плавился летний воздух, мешая соображать.