Ее согнуло пополам от рыданий, затрясло. Страх, злость, горечь, привязанность — все смешалось в болезненный узел, который нисколько не ослаб, когда Деррик притянул ее к себе.
— Тише, ты чего? — В его голосе слышалось смятение.
Как будто не понятно! Она с силой отпихнула его, повалила на спину. Руки сами потянулись к горлу, но Лили вовремя опомнилась и просто неловко погладила Деррика по шее. Ее было желание или другой — не отделить, все перемешалось. Обе жаждали заполучить его.
— Обещай, что это последний раз, когда ты предложил нам разойтись! — потребовала она.
Деррик вздохнул, будто устал слушать детские глупости.
— Да ты хоть знаешь, куда я иду? Я собираюсь обивать пороги здешних больниц, пока кто-нибудь не выслушает меня и не сделает из моей крови вакцину.
— Ха! Твой акцент закроет перед тобой все двери, — бросила Лили.
— Не может этого быть! — возразил Деррик. — Не могут все быть настолько предубежденными. Ты ведь сразу поверила мне, и Маргарет тоже.
Лили поморщилась, слезла с дивана и принялась мерить шагами комнату. Ей не давала покоя мысль, что вакцина уже существует. Но стоило ли делиться ничем не подкрепленными догадками с Дерриком? С одной стороны, так удалось бы уберечь его, а с другой — похоже, если лишить его цели, в нем угаснет последняя воля к жизни. Придумать ему новую цель? Искусственно? Какую?
— А почему у тебя ничего не получилось на Юге? — наконец поинтересовалась Лили.
— Потому что… — Он сглотнул. — Из-за моей внешности. В городе меня никто не знал. Они не верили, что я хочу помочь. Думали, я приехал из Центра шпионить… или…
— Ну! Что я говорила? — Лили торжествовала. — Здесь будет то же самое.
— И что с того? Предлагаешь мне даже не пытаться?
— Я предлагаю не тратить силы на бессмысленное и опасное дело.
— Если не получится, тогда я пойду дальше, вслед за эпидемией. Я буду помогать тем, кто мне поверит.
— Тебя разорвут в клочья. Разве Серая деревня ничему тебя не научила?
— Ну и пусть.
Лили топнула ногой и сжала руки в кулаки.
— Думаешь, это правильно? Благородно? Самопожертвование? Черта с два. Да кем ты себя возомнил? Пускаешь жизнь по ветру и думаешь, должно быть, что святой! А я тебе так скажу: чтобы сдохнуть, не надо ни ума, ни усилий. А ты попробуй жить! Попробуй переступить через себя ради того, чтобы завтра увидеть солнце!
— Солнце того не стоит, — сказал Деррик.
— Никакой ты не святой! — отрезала Лили. — Ты — слабак, похоронивший себя вслед за родными. Говоришь, брат умер вместо тебя? И велел тебе жить? Зачем он так поступил, интересно знать? Наверное, потому что желал тебе сунуть башку в петлю или быть убитым ни за что. Так, по-твоему? Если он оценил твою жизнь выше собственной, ты должен хотя бы уважать его решение!
Она остановилась, ожидая, что Деррик бросится спорить, возражать, но тот молчал. Его равнодушие обесценивало страстную речь, делало нелепой. Пустой. Сразу захотелось вернуться к себе в комнату, не смотреть ему в глаза, не пытаться до него достучаться. Как же глупо. Бросаться громкими словами, распинаться перед человеком, которого почти не знаешь. Его прошлое известно только ему, и больше некому его судить.
Вздохнув, Лили отвернулась и направилась к двери. Чем препираться без толку до рассвета, лучше действительно поспать хотя бы пару часов.
— Я не знаю, что у вас там произошло, — устало добавила она на прощание, — но я сыта по горло последствиями. Сделай одолжение, хотя бы притворись, что задумался над моими словами.
Деррик попробовал улыбнуться, но его губы лишь горько скривились.
***
Он помнил тот день лучше, чем хотел бы. Выжженное небо, красный закат.
Уже больше месяца он уставал, как никогда прежде: после смерти родителей приходилось не только работать и присматривать за братом, но и заниматься домашними делами. Повседневные мелочи вроде стирки и готовки забирали последние часы, которые Деррик мог бы потратить на себя. От Олли не было никакого толку, один вред. Если он возвращался из грез в реальность и тянулся помогать, то все делал не так. Но чаще он просто сидел в своей комнате и пачкал бумагу кровью, силясь изобразить всякий раз одно и то же: лица родителей. Деррик пытался объяснить ему, что ничего не выйдет и не нужно впустую калечить себя, но Олли ничего не слышал. После пережитых потрясений и потерь он явно повредился в уме.
А Деррик устал безгранично. Он уже не замечал, что творится вокруг, какие странные взгляды на него бросают. Не чувствовал напряжения, нараставшего в раскаленном воздухе. Жизнь превратилась в бесконечный физический труд, перемежающийся с душевной пыткой. Иногда Деррик, набегавшись за Олли, наволновавшись, желал только одного — скорей избавиться от обузы, больше не видеть его. Отправить в академию и не нести за него ответственность. Но Олли еще даже школу не окончил. Да и кто бы принял в приличное учебное заведение мальчика, у которого все тело изрезано? Куда точно взяли бы с его данными, так это в сумасшедший дом.
Но Олли еще оправится. Вырастет. Расцветет. А до тех пор нужно поддержать его. Целиком посвятить ему себя, раз уж так сложились обстоятельства. Но, несмотря на всю решимость Деррика, где-то внутри день за днем копилась досада на клетку, в которой оба оказались. Они беспрестанно мучили друг друга, но и лишней минуты провести поодиночке не могли. Бывало, после шумной ссоры они все равно ложились спать вместе, Олли по-детски доверчиво жался к Деррику, и тогда тот чувствовал нежность и вину. Мало-помалу ему стало казаться, что без Олли существование утратит последний смысл, что, пожалуй, ему и не нужно другой жизни. Но та манила, являлась во снах. «Найди девушку», — предлагала она. «Уезжай отсюда», — велела она. Деррик просыпался и некоторое время мечтал о свободе, а потом думал, что без Олли сразу умер бы.
Между собой они решили — вернее, Деррик решил, — что обязательно придумают, как помочь остальным, но не раньше, чем Олли восстановится. Однако тот лишь хирел, и Деррик постепенно забыл о намерении раскрыть соседям их секрет. В газетах распространяли успокаивающие известия, предлагали вакцину от ветрянки, и, хотя деревня лишилась уже семи человек, Деррику все казалось скорее жутким недоразумением, чем закономерностью.
Так они встретили конец лета — сгорая.
В тот день Деррик вернулся с работы, едва переставляя ноги. Кажется, снова получил тепловой удар: нестерпимо кружилась голова. Хотелось сразу лечь и положить на лоб холодный компресс, но едва ли на это нашлось бы время.
Он увидел Олли еще на крыльце. Тот сидел, поджав ноги, и пытался штопать какую-то рвань. Должно быть, все пальцы уже исколол. Деррик прибавил шагу, думая отобрать у него иглу, но Олли поднял глаза и сразу отложил шитье.
— Неважно выглядишь, — сказал он. — Хочешь прилечь?
— Да ладно, а ужин готовить кто будет?
— Я что-нибудь придумаю.
— Ой, избавь меня от своих кулинарных экспериментов, — вздохнул Деррик. — У меня заранее мороз по коже от того, как ты обваришься, порежешься…
— Прости, от меня одни проблемы, — пробормотал Олли. И неожиданно добавил: — Ты ведь тоже любил родителей, но у тебя даже времени поплакать не было.
— Ты спас мне жизнь, — возразил Деррик, взял его за руку и с удивлением почувствовал, что он дрожит. — Ты что, замерз?
— Я был у Мэри Ди, — неопределенно отозвался тот. — Хотел предложить ей кровь.
Деррик сам вздрогнул. Этого ребенка ни на секунду без присмотра оставить нельзя. Лучше бы он дальше пачкал бумагу, чем пытался с соседями общаться. Сдалась ему Мэри Ди!
— Я же говорил тебе… — Задыхаясь, Деррик затащил его в дом. — Я же велел тебе никому не рассказывать! Ты подвергаешь себя опасности! Неизвестно, что взбредет в голову…
— Она все равно не стала слушать, — перебил его Олли. — Знаешь, они что-то затевают.
— Какие еще «они»?
— Мэри Ди и остальные. По-моему, они помешались из-за болезни. Мэри Ди сказала, что нас прокляли. И чтобы избавиться от беды, нужно, как я понял, принести жертву.