Это была Мэри Ди.
— Слушай, Деррик, — произнесла она, и не думая убрать нож, — всем уже порядком надоели твои трепыхания. Пойми наконец, что тебе с нами не тягаться. Будь ты хоть сто раз атлет, всех тебе не одолеть. А ты, позволь заметить, не атлет. Благоразумней будет сразу подчиниться, правда?
— Я убью тебя, — прохрипел Деррик.
— И зря. Я сейчас пытаюсь тебе помочь. Одумайся и покажи нам свою солидарность.
— Да какую, к черту, солидарность?
— Добей Оливера. И тогда сам будешь жить. А если не сможешь, тебя вместе с ним будут мучить до самого рассвета.
Деррик повернулся к дереву, и крик застрял у него в горле. На Олли не осталось живого места: на одну ногу он перестал опираться, из правой руки торчала кость, лицо пересекал глубокий порез. Но страшней всего выглядели разверстые раны на животе, из которых ручьем лилась кровь. Нет. Страшней всего — что Олли не потерял сознание.
Эти трусливые твари не смогли убить его. Как бы ни были они взвинчены, что бы ни напела им Мэри Ди, но никто не хотел брать на себя ответственность. Никто не собирался наносить смертельный удар. Они просто измывались над Олли, ожидая, что он умрет сам от боли и потери крови. Жертвоприношение затянулось и, похоже, всем надоело — тогда они и вспомнили про Деррика. А Мэри Ди, похоже, заранее предвидела такой исход.
Бессознательно сжимая нож в руке, Деррик подполз ближе к дереву. Олли смотрел на него глазами, выражающими все и ничего.
Раны, должно быть, смертельные? Сейчас Деррик перережет веревки, подхватит Олли на руки, а потом что? В какую больницу бежать? Да нет, он даже из круга одержимых не вырвется — мигом схватят и вернут на место. Нет, он и Олли освободить не успеет. Он ничем не поможет. Разве только и в самом деле подарить Олли быструю смерть.
— Я не могу! — всхлипнул Деррик и упал на колени рядом с ним. — Не могу! Ни за что!
— Тогда продолжим мы? — спросила Мэри Ди. — А ты следующий.
У Деррика потемнело в глазах.
— Лучше убейте меня, но спасите его! — закричал он, вскочив на ноги. — Если вам нужна жертва, оставьте его в покое, вот он я! Я чужак. Я с Севера. Я принес Безликую болезнь! Чтобы выкосить чертов Юг! Больше двадцати лет она дремала во мне. Я готов в любой сказке сознаться, какую бы вы ни придумали!
Он замолчал, с надеждой глядя на соседей, но на всех лицах горела прежняя тупая одержимость. Впрочем, кое-кто отвернулся. На секунду-другую в толпе повисла тишина, а потом заговорил Олли.
— Рик, — позвал он совсем тихо, и от звука его голоса у Деррика хлынули слезы. — Прошу тебя. Сделай, как они говорят. Я не хочу мучиться. Чтобы они продолжали издеваться надо мной, как им вздумается. И я хочу, чтобы ты спасся. Проживи достойную жизнь, Рик!
— Олли…
— Пожалуйста. Я тебя очень прошу. Это мое последнее желание, если хочешь.
Деррик вытер глаза рукавом, зажмурился, сделал глубокий вдох. Сердце колотилось о ребра, ноги подкашивались. Стиснув нож до боли в руке, он задумался, не зарезать ли себя. Так ведь проще, чем убивать брата. Умереть и больше не видеть мучений Олли. И не нести ни за что ответственность. И разом освободиться от страданий и груза вины. Как заманчиво.
Нет, это малодушно. Олли сам попросил, понимая, что уже не выживет. Зачем ему дальше истекать кровью и развлекать здешнее зверье? Деррик любит брата и поэтому должен исполнить его желание. Сначала убить его, а потом можно и себя.
Рука почти не дрожала, когда Деррик поднял оружие. Требовалось всего одно движение. Он успел заметить, как упрямо бьется жилка у Олли на шее, прежде чем стиснул зубы и полоснул его по горлу.
Дальше все застлало красно-черным туманом. Деррик упал и выронил нож; кто-то тряс его за плечо, ему что-то говорили. Когда перед глазами немного прояснилось, он увидел кровь у себя на ладонях, и его немедля стошнило. «Все-таки ты доказал нам свою солидарность… — эхом долетало до сознания. — Вместе мы победили болезнь…» Потом Деррик закричал и на время перестал слышать противные чужие голоса. А потом взглянул на Олли и встрепенулся, решив, что нужно скорей перевязать его раны. Никто больше не мешал, и Деррик пополз к Олли, на ходу пытаясь оторвать рукав от рубашки.
— Помогите мне! — обратился он к соседям. — Мы не можем его потерять. Он станет великим человеком. Вы все будете гордиться знакомством с ним! Олли! Очнись!
Кто-то тронул его за плечо, и, подняв голову, он увидел грустное и усталое лицо Мэри Ди.
— Приди в себя, — сказала она. — Ты положил конец его страданиям.
Деррик с удивлением посмотрел на нее.
— Это абсурд, — возразил он. — Я люблю его больше, чем самого себя. Я не мог убить его. — И, вернувшись взглядом к Олли, вновь сорвался на крик: — Да помогите же, вы разве не видите, что он истекает кровью?!
На миг воздух опалила тишина, а потом кто-то заплакал.
***
Деррик очнулся, чувствуя на лбу что-то холодное и приятное. Снаружи заливались соловьи — самый мирный звук на свете. С трудом подняв руку, он стянул с головы мокрое полотенце. Тело не слушалось: везде гнездилась тупая боль.
Странно, что он еще жив. Он ведь собирался покончить с собой, но явно не успел, а теперь лежал, обложенный подушками, будто невесть какая шишка. Как он вообще попал в постель, кстати, чужую? Может, ему все приснилось? И кровь, и дым, и жилка у Олли на шее.
К горлу подступила паника, Деррику стало трудно дышать. Хватая ртом воздух, он услышал скрип стула, а потом увидел и свою сиделку. Мэри Ди.
Нахмурившись, она потрогала его лоб, потом подобрала полотенце и вернула на место. На секунду Деррика опалило жаром. Мэри Ди горела.
— Ты… — прохрипел он, — у тебя Безликая болезнь?
— Нет, это у тебя упадок сил. Бедняжка. Надо хорошенько отдохнуть. И мне тоже, — она села обратно и уронила голову на руки.
Деррик напрягся, стиснул зубы и заставил себя сесть. Мир качнулся, но почти сразу встал на место. В нос ударил запах трав: над изголовьем сушились пучки полыни и шалфея. С потолка, покачиваясь, свисали размалеванные фигурки: олень, змея, заяц. Логово колдуньи.
— Куда-то спешишь? — сонно спросила Мэри Ди. — Мы уже везде успели. И теперь можем праздновать победу.
— Над чем? Над человечностью? — обронил Деррик. Внутри поднималась спокойная уверенность в том, что Мэри Ди заслужила болезнь и смерть. Как и все остальные.
А он — заслужил ли? Не слишком ли простым наказанием за содеянное будет самоубийство? Это ведь побег. Малодушие. Эгоизм. Легче легкого расстаться с тяжестью на сердце, от которой не продохнуть и не разогнуться. Ускользнуть от себя; не быть.
— Как я мог? — спросил он пустоту, глядя в пол.
— Так было надо, — отозвалась Мэри Ди.
Деррик вздрогнул: он успел забыть, что не один в комнате. Голова отказывалась работать. Горе то просыпалось и царапало горло, то падало обратно жгучим комом. Но одно неизменно оставалось на месте: отвращение к себе.
— Как подобное может быть «надо»?
— Хочешь более подробное объяснение? Ну хорошо. Либо ты трус, убивший брата ради спасения собственной шкуры. Либо в глубине души ты всегда ненавидел его. Либо ты все-таки знал, что с его смертью болезнь отступит.
— Знал? — Деррик чуть не рассмеялся. — Это было бессмысленное убийство, эпидемия не прекратится. Неужели ты не поняла? Ведь ты все подстроила?
— А если и я? — Мэри Ди повысила голос. — Руки-то в крови у тебя.
— Как можно ненавидеть Олли до такой степени, чтобы желать ему смерти?
— Не передергивай. Я желала жизни себе и остальным. Оливер ведь действительно создал болезнь, он сам сознался. Пришел ко мне домой, стал намекать, что у него особая кровь и чуть ли не ключи от любой судьбы и жизни. А потом еще и всем рассказал. Я из него клещами признание не вытягивала.
У Деррика перехватило дыхание. Точно, Олли же предлагал ей кровь. Выходит, она не так поняла. Разве можно туманно выражаться в присутствии Мэри Ди? Дочь колдуньи, не испорченная образованием и познаниями в медицине, только и умела, что мыслить ритуалами. И она всегда плохо относилась к Олли. А он, должно быть, просто утратил дар речи в ее присутствии. Любовь превращала его в неловкого косноязычного дурня.