— Людям нужны были вера и разрядка, — продолжила Мэри Ди. — Я дала им это. И скажи спасибо, что ты не попал на место Оливера. Я спасла тебе жизнь, на минуточку. Понимаю, тебе тяжко пришлось, но иначе тебе не простили бы близость с ним.
Какая чушь. Ее рассказ — ничего, кроме чудовищных наслоений абсурда. Горячечный бред. Деррик дрожал, чувствуя, что вот-вот закричит. Можно ли вынести беспощадную нелогичность жизни, когда она кривляется прямо перед твоим лицом?
— И не только близость, — Мэри Ди еще не закончила. — Вообще-то изначально все сошлись на том, чтобы убрать не Оливера, а тебя. Пусть ты и жил с нами, ты — чужак. Северяне — наши враги. Поэтому благодари судьбу за мое вмешательство и такого сговорчивого «брата», — она с иронией подчеркнула последнее слово, напоминая об отсутствии кровной связи меж ними.
— Хочешь сказать, что соседи бездумно искали, кого бы разорвать?
— В деревне копилась агрессия. Все напуганы и больны. Нужно было наказать кого-нибудь, а хотя бы и невиновного. Но теперь дела пойдут на лад. И… тебе никогда не приходило в голову, что Оливер не должен был вырасти?
Деррик потер лоб, надеясь, что ослышался.
— Намекаешь на то, что собиралась убить его еще до эпидемии?
— Я видела создание, которое он нарисовал. Таких тварей попросту не существует.
Да, глупо было надеяться, что никто ничего не заметит. Мэри Ди понимала, на чьей стороне Деррик, и до поры держала наблюдения при себе. Но тогда выходило, что Олли умер бы и без эпидемии? Неизбежно. Где угодно. Страшное осознание.
— Мы ведь не знаем, как он распорядился бы своим даром, — тихо сказала Мэри Ди. — Это кошмарная сила. И он не осознавал ее. Рисовал что попало. Таких, как он, надо убирать, пока они что-нибудь не натворили.
Жестокость ее слов даже не удивила и не возмутила Деррика. Похоже, предел его эмоций был исчерпан. Он уже не чувствовал ничего, кроме усталости. Почему Мэри Ди не оставляла его в покое? Ему надо идти. Куда угодно — прочь отсюда. Исчезнуть.
— Но я не думала, что будет так ужасно. То есть я предполагала, но надеялась, что все пройдет куда мягче. Ты, должно быть, считаешь, что тебе тяжелей всех пришлось. Но поверь, и мне было несладко. Я еще и закапывать его помогала. Зарыли под яблоней, ужасно, но что поделать. Так вот, если бы я знала, что наши соседи — такие трусы, я бы лучше что-нибудь Оливеру в еду подмешала. Хотела решить две проблемы сразу, называется.
Деррик уже не мог ее слушать. К чему эти бесконечные оправдания, бахвальство собой, ложное раскаяние? Содеянное не загладить никакими словами. Пусть с оговорками, но Мэри Ди верила, что поступила правильно. В ее картине мира Олли было отказано в праве на существование. Что ж, понятно, но чего она ждала от Деррика? Понимания? Сочувствия? Благодарности?
Абсурд.
Он молча спустил ноги с кровати, обулся. Разрисованные фигурки тревожно закачались. Мэри Ди сцепила руки и закусила губы, наблюдая за ним.
— В крови Олли, — бросил Деррик уже на пороге, — содержалось нечто, способное остановить Безликую болезнь. Но он не создавал ее. Я в этом абсолютно уверен. Я видел все рисунки и знаю пределы его дара.
Он видел, как испуганно расширились ее глаза, но безжалостно продолжил:
— Олли действительно мог кого-то исцелить. Да только не так, как вам захотелось. Просто оцени иронию.
— Постой! — крикнула Мэри Ди, когда он открыл дверь. — Но если это правда, то почему вы молчали? Вы что, сидели и смотрели, как другие умирают?
— Он пытался тебе сказать, но ты ничего не поняла и натравила на него всю деревню. Собственно, я боялся чего-то такого и потому велел ему молчать. Жаль, что он меня не послушался.
— Ах да, — Мэри Ди взволованно прикрыла рот рукой. — Ты же не видел, как все было. Но я ведь уже объяснила, что сначала выбрали тебя и что он сам все растрепал. Сам пошел на смерть.
— Что?
— Он выскочил на улицу, когда тебя стукнули, и стал тебя выгораживать, доказывать, что это он — зло. А потом присоединилась я. Но знай, что он проявил инициативу. И подыграл мне. Без него у меня вряд ли получилось бы переубедить остальных. И все ради тебя, Деррик. Он умер для того, чтобы ты жил. Так что, — она криво улыбнулась, — ты убийца даже в большей степени, чем сейчас думаешь.
Деррик захлопнул дверь, не желая больше ничего слышать.
От дома его отделяло каких-то пятнадцать шагов. По дороге никто не встретился. Прикоснувшись к калитке, Деррик чуть не завопил, но оставил крик болтаться внутри. Он ведь не сошел с ума? Было бы слишком легким наказанием рехнуться и перестать осознавать себя.
На пороге он запнулся, упал и не нашел в себе сил подняться. Зачем он вообще пришел сюда? Здесь все принадлежало Олли, а Деррику следовало бы направиться прямиком к озеру, зайти поглубже и не выплыть.
Нет, он не имел права даже мечтать о смерти. Но ведь надо что-то делать, чем-то заполнить бесконечно длинное время наказания. Разумеется, здесь Деррик не останется. У него больше нет дома, он уйдет сейчас же и больше никогда сюда не вернется. Олли велел ему жить, и жить достойно. Но что значит «достойно»? Наверное, помогать людям. Так думал сам Деррик еще с детства, и Олли наверняка бы с ним согласился. Хорошо, проще простого. Например, Деррик может отдать свою кровь кому угодно, хоть первому встречному. Но только не этим зверям в человеческом обличье. Лучше пойти в город. Или даже в другой регион, где нет колдовства и человеческие жертвоприношения пока не стали нормой. Например, в Центр. Если, конечно, эпидемия не заглохнет там, где началась. Хотя не исключено, что в Центре люди не лучше. Но им больше нечего отнять у Деррика, а он готов взвалить на себя все, кроме смерти. Ведь он оказался самым отвратительным зверем. И заслужил худшее.
Итак, Деррик постарается выполнить желание Олли. И как знать, может, однажды он искупит вину, дойдет до края света и позволит себе умереть — где-то. В придуманном Олли месте, где нет ничего, кроме океана и ночного неба. И пусть они, вечные и справедливые, судят его, если захотят.
Приняв решение, Деррик поднялся на ноги и впервые после смерти Олли потянулся за сигаретами. Потом вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего обеда. Вероятно, слабость вызвана не только побоями, но и голодом. Было бы неприятно упасть дома во время сборов и, очнувшись, снова увидеть лицо Мэри Ди.
Деррик отправился на кухню, достал с полки вчерашний хлеб, отломил кусок и принялся жевать. Выходило плохо, но он заставлял себя глотать, чтобы хотя бы отчасти восстановить силы. Потом, решив запить, открыл шкаф с посудой, увидел чашку Олли, и его сразу стошнило.
Умывшись и отдышавшись, Деррик первым делом расколотил ее, а затем ушел собираться. Голова кружилась, и он прилег было на кровать, но сразу вскочил — кто ему давал право отдыхать? К тому же на этой подушке часто спал Олли. Деррик выбросил ее на середину комнаты, открыл ящик письменного стола, выгреб все деньги, которые собирал на учебу Олли. На два года точно хватило бы. Деррик заплакал.
Нет, сейчас нельзя раскисать. Он вытер глаза, сходил за иголкой и взялся зашивать часть денег в подкладку куртки. Вспомнилось, как иногда он что-нибудь штопал, а Олли лежал рядом на полу и рисовал. Клал ту подушку под живот. Заходила мать и ругала его за то, что он пачкает чужую наволочку. А когда мать умерла, Олли прорыдал в этой комнате всю ночь. Деррик обнимал его, бормотал всякую бессмыслицу и твердил себе, что не имеет права предаваться горю.
Олли всегда был слабым и ранимым. А еще капризным и эгоистичным. И откуда в нем взялось вчерашнее спокойствие? В повседневной жизни он мог вспылить или расстроиться из-за пустяка. А у того дерева кто угодно плакал и вопил бы. Но не он.
Не верилось, что Олли добровольно отдался в руки палачей. Просто не укладывалось в голове. Но он точно был готов к случившемуся. Знал или допускал, что умрет в скором времени и не своей смертью. Вот откуда непонятные взгляды и речи. Деррик зажмурился, отложил куртку и попытался представить взрослого Олли. Перед мысленным взором появился настоящий, потерянный — из беззаботной весны, обзывавший его тупым фермером и не желавший стричься.