— Какой же ты забавный. Насмотреться на тебя не могу.
Деррик вспыхнул и, стремясь сгладить неловкое чувство, осушил третий стакан.
— В тебе будто сидит другой человек, — продолжал Ральф. — Или даже нечто большее.
— Я не понимаю…
— И черт с тобой.
Он замолчал и деловито стряхнул крошки с колен. Снова стало слышно, как дождь скребется в стекло. Деррика сковало тяжелое оцепенение. Алкоголь не принес ни забвения, ни облегчения; напротив, вся болезненная муть, потревоженная беседой и расспросами, поднялась изнутри и просилась наружу.
— Ну так что, — нарушил тишину Ральф, — будешь позировать? Платить мне нечем, но ты мог бы пока жить здесь. Раз в неделю я надираюсь и распускаю руки, но меня легко поставить на место.
— Э… — только и протянул Деррик.
— Конечно, для тебя все это неожиданно. Подумай. Отдохни пока. У тебя случайно нет температуры? — Ральф бесцеремонно положил руку ему на лоб. — Моя наливка отлично помогает от любой болезни.
Деррик чувствовал, что готов расплакаться. Ему казалось, что он пьян даже не от алкоголя, а от теплого помещения и человеческого участия.
— Слушай, — сказал он наконец, — я очень благодарен за помощь и за предложение, но у меня есть срочные дела.
— Ты можешь разобраться с ними и вернуться ко мне.
— Нет, так не получится. Кстати, ты боишься эпидемии?
Ральф прищурился:
— Сейчас я только боюсь, что ты уйдешь от меня.
Ответ удивил Деррика, хотя, надо признать, в этой квартирке почти все сбивало с толку. Закусив губу, он поинтересовался:
— Ты что, сделал прививку от Безликой болезни?
— Нет. Да наплевать мне.
— Как так?
Ральф развел руками:
— А что мне терять? Если я сдохну, никто не расстроится, включая меня самого. Семьи у меня нет, друзей тоже. Я, знаешь ли, странненький.
— Ты мне нравишься, — сказал Деррик.
— Осторожней с такими словами.
Ральф поправил очки, поднялся и заходил по комнате. Половицы сразу неприятно заскрипели.
— Но хоть одну стоящую вещь написать хотелось бы, — бросил он, повернувшись обратно к гостю. — Если б я начал и вдруг помер — было бы обидно. Но если ты уйдешь, то я и не начну. А удерживать тебя не имею права.
Деррику не понравилось, как это прозвучало. Будто от него зависела жизнь, а он даже не понимал, в чем дело. Глупости какие-то. Рисовать ведь можно и по памяти. Или вовсе придумать что-то свое. Он не должен менять планы лишь из-за того, что случайный человек что-то в нем увидел.
— Знаешь, у меня есть иммунитет, — признался он. — Я переболел. Я мог бы дать тебе свою кровь.
— Нет, спасибо, оставь себе. Меня только твоя внешность интересует.
Деррик даже поперхнулся от неожиданности. В первый раз кто-то отказывался от его предложения. Причем никакой внутренней борьбы на лице Ральфа не отразилось. Он лишь стоял и улыбался, глядя мимо Деррика, и в самой его позе читалось что-то смутно знакомое: сонное, небрежное дружелюбие. Кажется, Деррик видел такое же выражение лица у несуществующего взрослого Олли — много раз во сне.
Ну вот опять начинается. Не может быть, чтобы весь мир состоял из Олли. Цветочные горшки, манекены, случайные знакомые — так недолго и в сумасшедший дом загреметь. Да и не стоило столько пить. Деррик шмыгнул носом, хотел встать, но вместо этого уронил голову на стол. Накатило желание умереть здесь и сейчас.
— Я должен идти, — пробормотал он.
— Очень жаль. Выпей еще.
— Мне, наверное, хватит.
— Нет, ты выпей. Для здоровья полезно.
Деррик послушался. В голове засела глупая мысль, что взрослый Олли на него и не взглянул бы. Стал б водиться с богемой, или как там эти странные люди называются, а при встрече с Дерриком сделал бы вид, что они не знакомы. И зачем жертвовать жизнью ради человека, которого через десять лет знать не захочешь? Хотя с чего Деррик все это взял? Несправедливо так думать. Олли ведь не легкомысленный, не бабочка, чтобы порхать туда-сюда. А какой?
«Да я его совсем не знал», — ужаснулся Деррик. Воспоминания скручивались в причудливый узел со снами и видениями. Он уже не мог различить, где прошлое, а где фантазии. Как будто Олли продолжил жить и расти в нем: давая советы, комментируя мысли, искажая реальность.
Между прочим, чтобы вести богемный образ жизни, нужны деньги. Спонсоры. Куда выше вероятность, что Олли стал бы прозябать как этот человек: совсем один, в убогом квартале, на чердаке. Мечтая — и не имея возможности — написать великое полотно.
Зажмурившись, Деррик выпалил:
— Мой брат тоже рисовал.
— О! Замечательно. — Ральф оживился. — У тебя есть брат! Где же он?
— Умер.
— От Безликой болезни?
— Нет. Мне пришлось убить его.
— Бедняга.
— Да…
— Я про тебя.
Деррик быстро вскинул на него глаза. Ральф улыбнулся и подлил обоим наливки.
— Расскажи мне все, — предложил он.
***
Утром Деррик еле проснулся. Голова раскалывалась. Он вспомнил, что много пил и еще больше плакал. Стыд невероятный, хуже не придумать. Деррик покраснел и тихо выругался. Хорошо же он себя повел — распустился у незнакомца. Столько времени провел вместе с Лили и лишним словом не обмолвился о прошлом, а тут потерял человеческий облик после пары стаканов. И вообще, он еще вчера должен был попасть в больницу, где занимаются Безликой болезнью.
Кляня себя на чем свет стоит, он умылся, надел куртку и хотел уже тихонько уйти, пользуясь отсутствием хозяина, когда его взгляд упал на листы бумаги, разбросанные возле порога. Никакого бережного отношения к собственному творчеству, прямо как у Олли. Подобрав несколько, Деррик с удивлением увидел на них себя — плачущим, задумчивым, спящим. Его передернуло от страха. Линии, штриховка — все неуловимо напоминало манеру Олли. Один набросок был раскрашен, и Деррик мог поклясться, что брат тоже выбрал бы акварель.
Вот только Олли никогда его не рисовал.
— Нравится? — послышалось за спиной. Он вздрогнул: так увлекся, что даже не услышал, как вошел Ральф.
— Не знаю, что и сказать, — признался Деррик. — Очень похоже на стиль моего брата.
— Кошмар, — Ральф засмеялся. — Не очень-то весело в тридцать узнать, что твои работы на уровне пятнадцатилетнего мальчика. Но не беспокойся, я не оживляю никаких чудовищ.
— Я что, все-все рассказал? — Деррик схватился за голову.
— Порядочно, насколько я могу судить.
У Ральфа была странная улыбка: вроде бы и приветливая, но вечно неуместная и адресованная будто не собеседнику, а чему-то стороннему. Деррик почувствовал себя неуютно и отвернулся.
— Мне пора идти, — пробормотал он, нагнулся и принялся обуваться. — Я и так здесь задержался.
— Ну что ж, иди. Держи мой адрес на случай, если передумаешь. — Ральф подобрал с пола лист с наброском и написал несколько слов.
Не похоже было, что он огорчен. А ведь еще вчера говорил о несбыточной мечте написать хоть одну стоящую вещь.
— Раскрашенный рисунок, если позволишь, я оставлю себе, — заметил он со смешком.
— Я не понимаю, чему ты все время радуешься, — не выдержал Деррик.
— Я улыбаюсь не тебе, а красивому человеку, запертому в тебе.
Вот дурь непонятная. Объяснил так объяснил. Своего триптиха, что ли, увидел в чужой форме носа?
— Что ж, тогда и я тебе кое-что скажу, — объявил Деррик, выпрямившись в дверях. — Ты мне вовсе не нравишься. Просто почему-то напоминаешь брата.
— Замечательно, — Ральф подмигнул ему. — Люди годами друг про друга неправду думают, а мы за какой-то день разобрались, что мы — не мы. Ну не молодцы ли?
— Хотел бы я так же легко относиться к жизни, — пробормотал Деррик.
— Да глупости. Мы оба мертвы, только каждый по-своему. Ну что ж, до свидания.
— Прощай.
Оставаясь в легком недоумении, Деррик закрыл за собой дверь, спустился по темной лестнице и вышел на улицу. Теперь в кармане, помимо газеты с письмом матери, лежал сложенный вчетверо рисунок. Развернув его, Деррик увидел надпись, идущую через весь лист: «Центр, 29-я улица, дом 5, кв. 11. Приходи любым».