Когда Идзуми Танака, отработавший десять лет в резервациях Южной Америки и Центральной Африки, убедил своего босса, могущественного директора Службы генетических исследований Сола Лейбовица, что прорыв в создании резистентных к мутагенным факторам внешней среды человеческих существ возможен только при условии использования неограниченного генетического материала, имевшегося в изоляте “Толлан”, он предполагал, что изолят этот просуществует еще неопределенно долго. Однако пока утрясались все формальности, пока на базе “Асгард” возводились корпуса Исследовательского центра, пока наконец бюрократическая машина военной администрации, скрипя плохо смазанными шестеренками, просеивала сквозь мелкое сито все предложенные Танакой кандидатуры участников проекта, Совет Наций принял решение произвести перемещение изолята “Толлан” на Землю Спасения до конца 2053 года (Тогда же в сетевых СМИ родился ставший впоследствии популярным термин “Большой Хэллоуин” — кто-то из лоббистов после исторического заседания обронил в интервью фразочку о том, что “мы хотим устроить этим парням настоящий праздник — с огнями, песнями и танцами под луной, так что попробуем подгадать с перемещением к 31 октября”.) Времени, таким образом, оставалось в обрез, и поиск наиболее эффективных решений стал одной из приоритетных задач проекта. Теперь Танака нуждался в Мнемоне едва ли не больше, чем в своих спонсорах из “Байотек Корп”…
…Танака вышел из транса и с минуту сидел, заново переживая возвращение в реальность сада Мнемона. Стало ощутимо прохладнее, солнце почти скрылось за низкой цепочкой туч, повисшей над горизонтом. Часы показывали четверть восьмого — выходило, что он просидел под тутовым деревом без малого четыре часа! Почему же никто его не побеспокоил?
Он поднялся и стряхнул с брюк прилипшие травинки. Огляделся, словно ожидая увидеть за лобовым стеклом “Амфисбе-ны” озорные косички Радостины Божурин. Но, разумеется, ничего не увидел. Дом, презрительно сощурившись, рассматривал его узкими бойницами окон.
Он прождал еще два часа. Ни Мнемон, ни девушка не появлялись. Когда в опрокинутой над степью темно-фиолетовой чаше небес засветились первые искорки звезд, Танака поднялся по дорожке к дому.
Такого не случалось еще ни разу за все годы их сотрудничества. Иногда Мнемон возвращал подарок, словно избалованный ребенок игрушку — повертев несколько минут в руках и безнадежно испортив. Порой девушки выходили из его дома слепые и равнодушные ко всему, как зомби; порой они не выходили вовсе, и Мнемону приходилось выносить их на руках. Те, кому повезло больше остальных, уходили, неся во чреве ответный подарок Мнемона доктору Идзуми Танаке, — пять таких счастливиц лежали сейчас в стерильных изоляторах блока “Е”, готовясь к родам, еще три вместе с уже родившимися малышами находились под пристальным наблюдением ребят из группы Йоши. Хотя природа удивительного дара Мнемона по-прежнему оставалась для доктора загадкой, существовал небольшой шанс, что дар этот может передаваться по наследству. Поскольку обследовать самого Мнемона так и не удалось, Танака собирался выжать всю необходимую информацию из его детей. Провидца, похоже, судьба его отпрысков совершенно не волновала — как-то раз он обмолвился, что “воин должен пускать свое семя по ветру”, и больше на эту тему не разговаривал.
Но даже с теми из девушек, которые приходились ему особенно по душе, Мнемон никогда не проводил наедине больше двух-трех часов. Ни разу за все эти годы он не оставил понравившийся подарок у себя дома. Ни разу — до сегодняшнего дня.
Танака вздрогнул от нехорошего предчувствия. Вспомнил, как возвращался на базу с красавицей Валей Слуцкой — точнее, с той пустой оболочкой, которая осталась от Вали после полутора часов, проведенных в доме Мнемона. Тогда его впервые посетило видение, перешедшее позже в разряд ночных кошмаров, — Молу Чеко, словно огромный паук, сидит в переплетении липких вибрирующих веревок и высасывает жизнь из прекрасной золотоволосой девушки…
Он остановился в проеме двери и позвал — громко, по-английски: “Эй, есть кто-нибудь дома? ” Крик тут же угас, затерявшись где-то в змеиных извивах коридора. Из глубины дома не доносилось ни единого звука. Танака глубоко вздохнул, представил внутренним зрением бритвенно острый, рассекающий чернильную тьму клинок и перешагнул порог.
Темнота. Темнота и тишина. Коридор был довольно узок, без дверей или разветвлений. Четыре поворота, четыре ступеньки, каждая ниже предыдущей. Центральные помещения дома, по-видимому, располагались в полутора метрах под поверхностью земли. Танака не раз задумывался над тем, случайно ли это — ведь дом стоял на вершине кургана. Может быть, Молу Чеко считал, что близкое соседство с похороненным в кургане вождем идет на пользу его магическим способностям? Или вел с хозяином кургана долгие ночные беседы?
— Эй, кто-нибудь! — снова позвал Танака.
Никто не отозвался и на этот раз, но ему показалось, что он почувствовал почти невесомое прикосновение к своему лицу. Дуновение воздуха? Чей-то взгляд из темноты? Танака попытался отключить привычные органы чувств и, по примеру мастера Хосокава, использовать хара-гэй — видение третьим глазом.
…Круглая комната. Комната, круглая как колесо. Спицы колеса — предметы и люди, занимающие пространство, образующие жесткую структуру. Стол, стулья, свернутый ковер вдоль изогнутой как лук стены… В комнате — двое. Мнемон — черное, абсолютно непрозрачное пятно, сгусток тьмы — и слабо пульсирующий светящийся контур девушки. Перед каждым из них — небольшие уплотнения мрака, непонятные вертикальные линии или, скорее, полые тростинки, по которым поднимается из глубин кургана что-то вязкое, густое, как смола или нефть… Спицы — структура, форма. Но содержание лежит глубже, это та пустота, что безраздельно царит между жесткими ребрами реальности. То, что происходит между Мнемоном и девушкой, то, что вообще происходит в комнате… И вот этого внутреннее зрение доктора Идзуми Танаки открыть ему, увы, не в силах…
— Зайди, — услышал он глуховатый, доносившийся словно из-под земли голос Мнемона. — Зайди и сядь.
Танака откинул бамбуковый занавес, маскировавший вход в круглую комнату, и вошел. Хара-гэй не обмануло его — в комнате сидели двое. Перед Мнемоном и Радостной горели странные толстые, почти не дававшие света черные свечи и стояли грубые глиняные пиалы с какой-то снедью.
— Хорошо, — без всякого выражения сказал Мнемон. Слабый дрожащий отсвет падал на его лоснящееся черное лицо, плясал в розоватых белках огромных глаз — Хороший подарок. Лучше, чем раньше. Смотри.
Танака обернулся к Радостине Девушка сидела неподвижно, словно кукла-андроид, глядя прямо перед собой. Курточка ее куда-то исчезла, волосы распущены так, что от косичек не осталось и следа, на щеке красовалась свеженькая розовая царапина. В порядке она или нет, Танака сказать не мог — для этого следовало хотя бы попытаться поговорить с ней, расспросить о каких-то простых вещах, но делать это до сеанса воспоминаний было рискованно — Мнемон мог обидеться и ничего не рассказать вовсе.
— Будет ребенок, — сказал Мнемон, выдержав небольшую паузу. — Мой ребенок. Страшный. Да, страшный. Я боюсь этого ребенка. Уже сейчас.
— Почему? — Танака сунул руку в карман, где лежала маленькая коробочка компьютера, и включил режим записи разговора. — У него будут такие же способности, как и у тебя? Или другие?
— Другие, — тут же отозвался Мнемон. — И такие, как у меня. Но он будет непохож на меня. Как называется твой бизнес?
— Проект “Super Homo”. Сверхчеловек.
— Вот. Он будет сверхчеловек. Большой, страшный. Я думаю: не лучше ли убить его прямо сейчас ?
Танака внимательно посмотрел на Молу Чеко, но в слабеньком свете черных свечей невозможно было разобрать, шутит он или говорит серьезно.
— Убить его сейчас можно только вместе с подарком, Мнемон, — спокойно сказал он. — Ты хочешь убить подарок?