— Они ж политики или как?
— И что с того? Разве это даёт повод ждать от них такой нечистой игры? Да и выгоды от подобной подлости меньше, чем вреда. Есть ведь репутация, которая определяет положение человека в обществе. Есть законы и традиции, которые нельзя нарушать. — Посмотрев на друга, прислушавшись к его тону, петербуржец понял, что есть ещё одна тема, которую лучше при Сафе не поднимать, — это вопрос беспринципности и практичности любого политика, в первую очередь аргетов высокого происхождения.
А потом за покрывалом, отделявшим один закуток от другого, кто-то зашуршал, захрустел краем чужой сумки под каблуком, и к друзьям заглянули сперва робкая Мирним, а за нею и Маша. Селсид маячил в стороне и словно бы без интереса посматривал на девушек. Он ни о чём не спрашивал и не пытался хоть как-то вмешаться.
— Можно? — почему-то полушёпотом осведомилась дочка учительницы истории. И, встретив изумление Ильи, уже свободнее подскочила к нему и обняла. — Слушай, нам только что Всеслав рассказал. С ума сойти! Ты — император!
— Сейчас преждевременно это утверждать, — хмуро возразил Илья. — Может ведь всякое случиться… Мир, пойдём, пройдёмся, а? Саф, не возражаешь?
— С чего мне возражать?
— Ну обсудим потом всё, ладно? — предложил Илья, уверенный, что уж с кем, с кем, а с Сафом он не будет обсуждать тему, обставленную таким количеством запретов.
— Конечно…
Юноша-аурис вынырнул из шатра, вытянул за собой Мирним и строго посмотрел на Селсида, поспешившего следом за ними.
— Можно вы будете держаться в отдалении? Я с девушкой хочу поболтать. Полюбезничать.
— Конечно. — Мужчина отступил и сделал вид, будто его тут и вовсе нет.
— Что-то произошло? — понизив голос, спросила встревоженная Мира.
— Именно то, что и произошло. С Сафом вообще бессмысленно говорить, он же помешан на чести.
— Илья, это…
— Ну а сама посуди — будет кто-нибудь вот так запросто первому же парню незнамо откуда давать реальную власть? Туфта это всё, зуб даю.
— Не знаю…
— Тут и знать ничего не надо.
— Если результат войны зависит от того, насколько убедительны будут политические действия лордов, то им и деваться некуда, — с сомнением проговорила девушка.
— Сейчас — убедительны, а потом можно будет и переиграть всё.
— У тебя ведь дар, а это важно!
— Меня с моим даром можно просто приставить к работе, я ж не против. Короновать-то зачем?
— Потому что это соответствует традиции.
— Ну и что?
Мирним несколько мгновений молчала.
— Я думаю, тебе не следует слишком уж волноваться. Ведь теперь, после случившегося, ты будешь на виду, не так просто будет причинить тебе вред. Это ведь придётся объяснять как-то.
Юноша с сомнением пожевал губами.
— Ну, может, и так… Может, ты и права. Но смотри, ко мне приставили мага, который вообще не отлипает…
— Это же телохранитель! Странно было бы, если бы, провозгласив тебя императором, не позаботились о твоей безопасности. Ещё раньше надо было охрану к тебе приставить, знаешь ли! Чтоб лорд Инген вообще к тебе не мог приблизиться.
— Хм… Слушай, тут ещё такое дело, — Илья осознал вдруг, что если он не скажет сейчас, то будет выглядеть настоящим подлецом, и оправданий себе уже не сможет придумать. — Ты знаешь о моей помолвке?
Краска сбежала с лица Мирним, и так-то бледного, как у всех аргетов. Глаза стали нереально большими, и в какой-то момент Илья испугался, что ей нехорошо, поймал девушку в объятия. Аромат луговых цветов, смешанный с ароматом тающего снега, показался ему самым прекрасным запахом на свете.
— С кем? — выдохнула девушка.
— Так ты не знала? Я думал, ты в курсе… — Он и сам был бледен, но, конечно, не осознавал этого. — Понимаешь, меня поставили перед фактом, что я должен… именно с представительницей знати… Я был бы рад предложить твою кандидатуру, но их устраивала только суперродовитая дама. Даже кандидатуры госпожи Гвелледан и госпожи Шаидар отмели как недостаточно знатные… Нет, я их не предлагал! Просто они тоже обсуждали, кого мне можно втюхать…
— Так с кем же?
— Ну, в общем, меня обручили с дочкой господина Даро, отца Санджифа. С девочкой, которая ещё не родилась… — Илья тревожно следил за выражением её лица. А девушка — это чувствовалось — с трудом могла держать себя в руках. Однако что именно ей хотелось бросить ему в лицо или что сотворить в великолепной вспышке то ли ярости, то ли отчаяния, понять было невозможно. Выдержкой своей она хоть и уступала представителям местной знати, но тоже отменно умела держать себя в руках. — Слушай, ну ты же не можешь предполагать, что я способен был заинтересоваться девчонкой, которая даже ещё не родилась?!
— Да я всё понимаю, — пробормотала Мирним. Она позволила себя обнять, и запал, накативший было и заставивший глаза засверкать, схлынул столь же стремительно. — Я понимаю, что так и должно было получиться. Рано или поздно. Неизбежно. Я понимаю…
— Мир…
— Нет, правда! Я всё понимаю.
— Мирочка…
— Прости… — Она мимоходом провела пальцами по глазам и больше их не поднимала. Из его объятий она мягко, но очень настойчиво вывернулась. — Я всё понимаю, правда-правда, но мне надо… Извини.
И кинулась прочь, в один миг пропала между палатками, за шатром, Илья едва успел шагнуть за нею, но подумал, что сейчас ему просто нечего ей сказать. То, что было сказано раньше, как-то не очень сработало. А значит, не сработает и теперь, после того, как он её догонит. Если догонит. Надо отыскать другие слова. Юноша свирепо оглянулся на Селсида, но тот старательно смотрел в сторону.
Настроение было отвратительное, каждую минуту он ощущал себя так, словно что-то давит или трёт, и — что самое главное — здесь от него самого совершенно ничего не зависело. Тесную одежду можно снять, натирающие ботинки — тоже, но в отношениях не всегда можно избавиться от тягостных ощущений одним жестом. Это всегда труд обеих сторон, и ситуацию никак не исправить, пока не достигнешь какой-то общей точки на пути от одного к другому. И сейчас, пока рядом не было Мирним, готовой обсуждать и договариваться, оставалось лишь ждать и терпеть.
Не зная, что делать и как избавиться от тягостного ощущения, Илья направился к госпиталю и взялся носить набитые снегом вёдра к огромному котлу, стоящему на огне, откуда постоянно вычёрпывали тёплую воду, и приходилось добавлять и добавлять. Идти разговаривать с Сафом не хотелось. Да и о чём? Сомнений друга по поводу искренности лордов-аргетов он не поймёт, всё прочее не подлежит обсуждению. А ни о чём другом петербуржец сейчас не мог говорить.
Зато работа хорошо успокаивала. Таская вёдра, можно было отдохнуть от размышлений, и это было облегчением. Устав, Илья пристроился возле печки, ему в руки сунули горячую миску супа и большой кусок лепёшки, даже не спрашивая, хочет ли он есть. Да и что тут было спрашивать — и без слов всё понятно. Поедая ужин, при этом едва ли ощущая его вкус, юноша думал, а о чём — и сам не очень понимал. Просто какие-то обрывки чувств, образов, идей, вялых, как прошлогодняя картошка, таких безвкусных, что их и развивать-то не хотелось.
Сгущалась темнота, то тут, то там зажигали неяркие лампы, расположенные так, чтобы свет их был направлен только вниз, а вверх не отражался, а также костры, скорее, ещё больше сгущавшие сумрак, чем рассеивающие мглу. Наползал влажный туман, который запускал морозные лапы под одежду и не давал покоя. От него хотелось спрятаться куда угодно — хоть к костру, а лучше всего — в палатку или шатёр и завернуться в одеяло. Но работу приходилось делать, хоть днём, хоть вечером, и большинство грелось именно ею.
Потом рядом появился Санджиф — он сперва с усилием, аккуратно занося руки, колол щепу и мелкие полешки для госпитальной печи, потом принялся заново растапливать её, только-только погасшую по чьему-то недосмотру. У сына лорда получалось так себе, видно было, что он ещё очень слаб, с места на место не попрыгаешь, да и по части растапливания печурок опыт у него явно был небогатый. Однако юноша-аргет упорствовал, хмурился, сдувал осыпающую руки золу, и в конце концов сумел совладать со щепочками и спичками.