– Мне нечего добавить к тому, что говорил раньше, – малость подумав, сказал Сварог. – Отправляйте уж на свои семьдесят два часа. Да и в чем я должен признаваться-то?!
– Отправлю. Обязательно, – пообещала Шевчук. – А еще я, пожалуй, примешаю во всю эту историю немножко личного отношения и перегну палку там, где в ином случае, может, и не стала бы. Ты уж извини, иностранец, но я не привыкла, когда меня держат за дуру. Семьдесят два, говоришь? А знаешь, как ты их проведешь в отеле под ласковым названием «Эль-СИЗО»? Весело проведешь. Я тебе по блату выпишу путевку с сопроводительным листком в виде шепотка на ухо сержанту из охраны: мол, есть у нас серьезные подозрения, что сей гражданин как раз и есть тот самый злобный камышанский маньяк, который сперва насилует, а потом душит трехлетних девочек и которого безуспешно ловят вот уже второй год. И намекну, что ежели этого гражданина поместят в пресс-хату то никому никакого урона в служебном плане не выйдет, а выйдет лишь сплошное благолепие и взаимная признательность. А к моим словам и даже полунамекам, знаешь ли, привыкли относиться со всей серьезностью —
слишком давно тяну лямку. И свой авторитет зарабатывала исключительно горбом, а не каким-нибудь другим местом.
Шевчук снова закурила, на этот раз Сварогу сигаретку не предложив.
– Через семьдесят два часа у тебя, иностранец, очко превратится в проходной двор. А лучше сказать, в общественную парашу, и кишки будут свисать из него, из очка, как порванные провода. Я уж не говорю про выбитые зубы, сломанные ребра и прочую мелочевку. А когда тебе потом определят срок… да-да, уж в этом ты не сомневайся, какую-нибудь статеечку мы тебе обязательно подберем, с этим у нас никогда проблем не было и не будет… да вот хоть подельника твоему чернокожему другу из тебя сделаем, мол, на пару вы тех молодчиков на скамейке убивали, а ты еще и науськивал, идейно вдохновлял. И когда ты попадешь на зону с таким аттестатом, как разработанная задница… – Шевчук мечтательно закатила глаза. – Весь срок от параши ни на шаг не отойдешь. Понял? Или ты думаешь, на понт беру и не сделаю?
«Не сделает, – понял Сварог. – Именно что, мадам ажан, на понт берете». Но, если честно, МХАТ плакал по ней крокодиловыми слезами. У них тут что в Сибири, все менты такие актеры? Куда там Фрейндлих и прочим Тереховым…
И он сказал деланно усталым голосом:
– Да отправляй куда хочешь.
– Идет, – Шевчук загасила сигарету вернулась за стол и нажала что-то на столешнице снизу. – Ладно… Как для иностранца и по женской доброте своей я сделаю для тебя одну поблажку махонькую такую. Я оставлю тебе шанс все прекратить в любой момент. Затарабанишь в дверь: «Спасите-помогите! Готов во всем сознаться!» Спасут и помогут. Но только ежели ты и после этого начнешь лгать и запираться, тогда вернут тебя, голубка, назад, и уж кричи, не кричи…
Открылась дверь, и на пороге комнаты нарисовался конвоир. Шевчук сделала ему знак рукой подождать.
– И вот еще что… – она замолчала, словно споткнувшись. Сварогу показалось – задумалась, говорить или не говорить. Но все же сказала: – Твой чернокожий приятель, между прочим, сейчас тоже на пути в следственный изолятор. Или уже в СИЗО. Будете соседями.
– То есть как? – Сварог от удивления аж привстал. – Он же…
– Вот именно! Никто ничего не может понять. Укладывали на носилки и вдвигали в «скорую» полутруп. Который, пока везли в больницу, вновь превратился в здорового человека. Рана затянулась, и даже не замечено слабости, обязательной после такой кровопотери. Случаем не знаешь, в чем тут фокус?
«Подземная пирамида, – мог бы сказать ей Сварог. – Она же Истинная Пирамида, если верить Беркли. Судя по всему, это она передала Пятнице часть своей силы. Или… не только ему?» А еще Сварог подумал о том, что раз Н'генга в следственном изоляторе, то это кардинально меняет его собственные планы. Теперь бежать в коридоре нет никакого смысла, а есть прямой смысл дать себя отконвоировать в СИЗО и бежать уже оттуда. Уже с Пятницей.