Но в небе сгущаются тучи, вот-вот разразится гроза. Пусянь улыбается скучно, отводит смущенно глаза и смотрит куда-то налево.
— Меня женихом не зови. Я старый солдат, королева, но знаю слова о любви. Я мог бы рассказывать сказки, но слыть не хочу болтуном. Не строй победителю глазки, нет смысла в строительстве том. Твою красоту не заметит лишь только несчастный слепец. И больше чем кто-то на свете тебя повести под венец хотел бы, но… будь мне сестрою. Я буду твой названный брат. — Печаль охватила героя. — Пусянь вообще-то женат.
— На стерве, противной и древней?… — в вопросе Матильды укор.
— На гордой колхидской царевне, с далеких заснеженных гор, что Ричарду Львиное Сердце была как приемная дочь…
— Засунь себе в задницу перца и выйди, пожалуйста, прочь!
— Моя дорогая миледи… — совсем растерялся Пусянь.
— Что скажут друзья и соседи?! Заткнись, косоглазая рвань! Противный монгольский захватчик, ублюдок инцеста, монгрел, ты видишь, как девушка плачет, ты, сука, совсем охренел?! Не знала подобного срама до встречи с тобой, козопас! — вопит благородная дама — богатый словарный запас! Язык, что привык к сквернословью, не может сдержаться уже, и ненависть рядом с любовью давно затаилась в душе. Ужасна в ревнивом угаре, как самый чудовищный враг, Кровавая Мата (не Хари)!
Пусянь отступает на шаг… Она обхватила бутылку — зеленый осколок стекла, на гостя набросилась пылко и бровь пополам рассекла. Удар оказался несильным, но стены от воплей дрожат, и вновь атакует Матильда, наткнувшись на острый кинжал — Пусянь отражает угрозу.
В глазах у Матильды темно.
— Да чтоб ты подох, китаеза, — и с треском упала в окно. Пусянь посмотрел ошалело, а там, за окном, в конопле, ее обнаженное тело лежало на голой земле. На фоне зеленой дубравы, где травкой украсился луг, как будто одетая в саван, она успокоилась вдруг. Болтали, что доброе сердце, что просто искало любви, имела Матильда The Empress, но мир утопила в крови войны бестолковой гражданской (смотрите в начале главы), где дважды терпела фиаско, и ей не сносить головы.
Вернулся на трон, опечален, убийца английских принцесс. Все дело поспешно замяли, списали на пьянку и стресс. Но после удачного старта ему преградили проход. Лежит на столе «Магна Карта», где список гражданских свобод. Рукой Безземельного Джона начертано:
«Рекс Иоанн. Земным и небесным законом мандат на правление дан. Забудем безумные споры, на длинный, без давности, срок».
И подпись Симона Монфора, изящный такой завиток.
— Вы что, очумели, бароны?! — растет повелителя гнев. — Меня перепутали с Джоном? Ступайте, навозники, в хлев! Есть новый у вас император, пусть Джон, но под номером Два! Я вас научу, демократы, качать у короны права! — Он взял с «Магна Картой» пергамент, добавил ненужных бумаг и бросил в горячее пламя, в ближайший пылавший очаг.
— Мы можем тебя урезонить, — Монфор отвечает ему. — Ты держишься твердо на троне? Уверен? Скажи, почему? Ты клялся на хлебе и чаше, просил богородицу-мать, старинные вольности наши отныне и впредь уважать! В кольчуге своей монолитной, — кричит вольнодумец Симон, — ты был как свободы защитник, когда поднимался на трон. А где основание трона? — Монфор в правоте убежден. — Не в силе, а в силе закона — таков непреложный закон!
— Пусть в Англии каждый узнает закон непреложный один — Свобода приходит нагая, приходит в броне — Господин! Вам стоит напомнить, наверно (сразит аргумент наповал) рассказ о судьбе Вортигерна — он тоже свободу искал. Вы сами признали Пусяня, бароны, не кто-то другой! «Не будет рабом англичанин»? Неважно, пусть будет слугой. Я — Царь, Император, Пресвитер, Каган и Начальник Работ! Коль вы проиграли — терпите, свободу сменив на живот!
— Но ты поступаешь бесчестно, и вносишь в державу раскол!
— Я в Англии вашей проездом, всего лишь порядок навел! Вы вспомнили поздно о чести — оставьте мечей рукоять, снимите трусы или крестик. А можно и голову снять!!! Поставить на площади плаху! Палач, никого не жалеть! Сюда пригласите монахов — покойников надо отпеть. За наглые мысли ответят — и мне, и себе, и тебе — я лично мятежников этих повешу на каждом столбе! Никто самодержцев не дразнит, здесь только один сюзерен!
— Оставь беззаконные казни! — пытается лорд-чемберлен его успокоить. Напрасно! Плаща королевского ткань разорвана с треском ужасным — к нему повернулся Пусянь.
— Чиновник из Звездной Палаты?! К индейцам отправишься вплавь! Я сам автократ — император! Мне право казнить предоставь!
В тот день было много казненных, их трупы на кольях торчат. Однако, с десяток баронов сумели спастись от меча. Последние в этой державе, кто вызов осмелился бро-сить гаду, что землю возглавил. Они — резистанса ядро. Их кони не знают нюансов на морду надвинутых шор. А стал во главе резистанса не кто-то, а Саймон Монфор. Прошедший суровую школу мясник, офицер, джентельмен. С ним Ричард, король Корнуолла, и Магнум, что с острова Мэн. Граф Лестер по имени Саймон собою хорош и богат. Скрывает источники найма военной удачи солдат. Известен в тиши будуаров, любимец мадам Помпадур, рубил альбигойских катаров, потом штурмовал Монсегюр. И темного прошлого грузы носил как терновый венец, забыв у сгоревшей Тулузы добытый в Юссоне ларец…
— Катаров? А может, карматов? — решил уточнить, на коне сидевший Пусянь-император, готовясь к тотальной войне за власть над английским доменом, над всеми британцами власть. Привыкла к подобным изменам его поглотившая страсть. — Я видел карматов упорных. Они возвели унитаз, отделанный камешком черным, что с неба когда-то на вас едва не обрушился штормом, но в желтой пустыне упал. Кто был метеору покорным — тот пищей для воронов стал, когда, победивший Джелаля, я шел из Ориссы в Дамаск. Мои багатуры страдали, лишенные девичьих ласк; доспехи наполнились потом, терялась трофейная кладь, но мы над врагом желторотым победу смогли одержать. Жемчужные пляжи Бахрейна, что помнят влюбленных акул, сравнишь ли с истоками Рейна, где мрачный стоит Ирминсул?!
— Сравнения быть и не может, — ответил гвардеец-крепыш, — однако сомнение гложет — о чем ты сейчас говоришь?! Смотри — развеваются стяги вождей, что Монфор приволок! Они изменили присяге, их надо стереть в порошок! Десятки мятежных бароний…
— Как жаль, что их мало казнил… Но Лондон готов к обороне?