В сенях раздались стук, голоса. Вскоре появились матросы в полушубках. Они с острова Удд привезли две нарты досок. Там еще по осени разобрали корпус разбившегося брига «Шелихов».
— Эка грязи сколько развели! — со злом сказал курносый матрос Фомин, видя разломанную плиту, глину и камни, но тут же усмехнулся, заметив в висевшем на стене зеркале красивое лицо Алены.
— Становись с мутовками! — раздалась команда Салова.
Получив порцию рыбных щей и хлеба, люди подходили к столу и садились на лавки. Молодые ели, держа мутовки на столе, а некоторые пожилые, желая, видно, чтобы во время еды к ним никто не привязывался и не нарушал наслаждения, отворачивались от общего стола и хлебали варево, жадно заедая хлебом.
Алена дала и гиляку мутовку, объяснила, чтобы становился в ряд. Муж ее налил гиляку щей. Матрена Парфентьева подала гостю кусок хлеба и показала, чтобы сел к столу, но гиляк устроился на полу подле нар, поджав под себя ноги, и тоже стал быстро есть.
— Мяса нет, все рыба ржавая, — жаловались за столом.
Таркун немного понимал по-русски.
— Разве мяса нет? — тихо спросил он сидевшего рядом Ивана Масеева по-гиляцки.
— А где же оно? — отозвался тот.
Казак Иван Масеев, живя на посту, быстро выучился понимать по-гиляцки. Поговаривали, что он и прежде бывал тайком в здешних местах с богатыми якутами-торговцами и поэтому язык легко дался ему. Масеев и гость о чем-то поговорили между собой тихо.
— Таркун лося убил, да вывезти не может, — через некоторое время заметил Масеев как бы между прочим.
Все стихли.
— Хорошо, что ты к нам на праздник приехал! — вдруг сказал Беломестнов, наклоняясь к Таркуну. — Ведь завтра праздник, царский день! Эх и хороший же ты парень.
— Что же сидишь там, иди к столу! — сказал Фомин, теснясь на лавке. Сразу весь ряд подвинулся, давая гиляку место.
— Так где, говоришь, это мясо? — спросил Салов.
Таркун молчал, делая вид, что не понимает. Он знал: искайские гиляки уверяют русских, что лоси ушли, как только стали подходить суда и стрелять из пушек.
— Ну а что же ты мясо не довез? Может, съездить за ним? — спросил боцман Козлов.
Рослый казак Андриан Кузнецов, молодой, с широким свежим лицом, с толстыми ногами и огромной спиной, раньше всех управился и со щами, и с кашей. Помолился на икону, подошел к кадушке, зачерпнул полный ковш воды и выпил до дна.
— Вот водица хороша, — сказал он, утирая рот и прокуренные пегие усы ладонью. — Спасибо, Кирша!
— Пейте, ребята, на здоровье, — сказал Кир Беломестнов. Он сегодня привез полную бочку пресной воды. — Пока речка Иска поит. А вот, однако, скоро лед накатит с моря, и эту речку до весны не сыщешь.
Пресную воду трудно добывать, как и тепло для людей, как корм для скота. В колодцах вода солоноватая, а часто и совсем соленая.
— Бывает же такая вода вкусная! Прямо совсем несоленая! Хорошо водой обед заглушить! Спасибо, казак! — подтвердил матрос Конев, тоже управившийся с обедом, принимая полный ковш из рук подобревшего Андриана Кузнецова.
Вечером оленья парка[4] Таркуна лежала горой на нарах, а его новые торбаса валялись под столом. Гиляк босой сидел у вновь сложенной печи. Он сходил в тайгу с Коневым, Калашниковым и Беломестновым. На нартах притащили тушу зверя.
— Пусть остается ночевать, — говорили в казарме.
— Надо дозволение от поручика Воронина.
— Сегодня баня. Пусть помоется.
— Можешь спать тут на нарах, места хватит, — стараясь сгладить свою вину, говорил больной старик Мокринский. — Сходи в баню, хорошо там! Для своего удовольствия!
Подобин пошел к капитану просить от имени команды позволения помыть гиляка и оставить его ночевать в казарме.
…В бане душно. Жар пышет от раскаленных камней. Подобин плеснул ведро ледяной воды на каленые камни. Зашипело. Пар хлынул белой пеленой. В клубах его Подобин, Фомин, Конев. Таркуна потянули туда же.
— Ты совсем разденься, штаны-то сними, не бойся. Не стыдись.
— А теперь плесни на него горяченьким. Не бойсь, Таркун, смотри, мы уважение завсегда сделаем. Да ты не кричи как резаный.
Таркуна вдруг принялись хлестать вениками.
— Чего дерешься? — заорал гиляк, понимая, однако, что ему стараются угодить.
— Ну и меня вениками, пожалуй! Ну-ка возьми и сам хлещи теперь меня, — сказал Подобин, давая гиляку веник.
Гиляка опять окатили из ведра.
— Ты что? — не на шутку разъярился Таркун.
Подобин нагнул ему голову и намылил лохматые волосы. Кто-то поливал, потом ветошью терли спину.