– При любом раскладе один из них не афганец, командир, – твердо и с заметной озабоченностью сказал Смола.
– Почему так решил?
– Я видел, как он отходил от костра поссать. Он не садился на корточки, командир. Он делал свое дело стоя.
Вот это уже серьезная улика! Смола, как и я, прекрасно знал афганские обычаи, в том числе и то, что афганские мужчины «ходят по-маленькому» сидя на корточках, закрывая бедра длинной рубахой.
Я снова приник к окуляру, но на таком большом расстоянии и при слабом освещении увидеть еще что-либо было невозможно. Трое в чалмах продолжали сидеть у костра совершенно неподвижно, возможно, они задремали. Один из них, как мне показалось, был низкорослый, почти карлик.
Я давно не верю в случайности. Просто так ничего не случается. Американец с окровавленным лицом, оказавшийся на окраине кишлака за несколько часов до нас, – это не случайно. Навьюченные верблюды и странные «кочевники» в километре от нас – и это не случайность. Фролов с маячками. Наше слепое движение по маршруту, проложенному через кишлаки. Убийство Кондратьева… Вся эта череда событий лишь на первый взгляд никак не связана между собой. На самом деле все это ходы, сделанные с умыслом и значением. Мы должны понять, к чему эти ходы в конечном итоге приведут.
Нельзя отпускать Смолу. Он не сдержит себя, завалит двух, третьего приведет сюда. Мы его допросим. Это в лучшем случае. В худшем – Смола завалит всех или же допрос никакой новой информации нам не даст. Мы перебьем чью-то игру и раскроем себя.
– Никуда ты не пойдешь, – сказал я. – Наблюдай за ними через прицел.
У нас давно так было принято: никто не имеет права уговаривать меня отказаться от своего решения. Мое решение было всегда окончательным и бесповоротным. Не могу сказать, что я никогда не ошибался и всегда принимал безупречные решения. Никогда не ошибаются лишь мертвецы. Тем не менее мое слово имело силу абсолютной истины, которая всегда оставалась вне сомнений. Такое правило делало нашу команду крепкой, как кулак, поддерживало в нас веру в победу и, в конечном итоге, сохраняло нам жизнь.
Я вернулся на свое могильное ложе, расправил на песке куртку, которая служила мне подстилкой, лег на спину, лицом к огромному звездному небу, и тотчас почувствовал, как мне под лопатку впилось что-то твердое и острое.
Я привстал, ощупал куртку. В ней лежал какой-то плоский предмет, ребро которого и причинило мне дискомфорт. Что это? В карманах вроде бы ничего подобного у меня не было. Маячок я, словно орден, носил на груди. Зажигалку хранил в кармане брюк.
Я проверил все карманы куртки. Ничего. Предмет, оказывается, лежал не в кармане, а был вшит внутри подкладки. По размеру он был раза в два больше крупной монеты и очень напоминал…
Торопясь развеять свои сомнения, я включил маячок, чтобы использовать его в качестве фонарика, и острым краем браслета от часов аккуратно распорол стежки подкладки. Мне на ладонь упал армейский жетон с резиновым кантом.
Я приблизил его к светящемуся маячку. На жетоне были выбиты слова и цифры. На первой строчке: Wilson. На второй: David. Еще ниже – ряд цифр и группа крови…
Лейтенант Дэвид Вильсон! Командир пропавшей три дня назад группы, которую разыскивают вертолеты «Апач».
ГЛАВА 14
Я дежурил последним – в самое трудное предрассветное время. Бойцы спали как убитые. Прозвучи где-то рядом чужая речь или даже чужие шаги – они проснутся и схватятся за оружие мгновенно. А я ходил по периметру нашей маленькой крепости, опускался на корточки перед каждым, ощупывал подкладки курточек – и никто не проснулся. Мозг спящих контролировал ситуацию, безошибочно определяя «свой – чужой».
Металлические жетоны с резиновым ободком были вшиты в куртки каждого из нас. Первой моей мыслью было, что нам дали чужое обмундирование, снятое с солдат пропавшей группы. Но сразу же отказался от этой версии. Американские солдаты не вшивают жетоны в куртки. Они носят их на шее. Значит ли это, что четверо пропавших американцев находятся в том плачевном состоянии, когда с них можно снять святая святых – личные жетоны?
Но главный вопрос в другом – зачем это было сделано?
Кажется, я что-то начал понимать, и мне стало не по себе.
Если я пойму, кем был неизвестный нам американский солдат, у которого не было с собой «ни денег, ни часов, ни патронов, ни оружия, а лицо – все в крови», тогда мне многое станет ясно.
Вариант первый: он из пропавшей группы лейтенанта Дэвида Вильсона.
Вариант второй: это был Фролов, который нарвался на талибов или каких-нибудь бродячих разбойников.
Дважды я поднимался на гребень, чтобы посмотреть через оптику на бивуак «кочевников». Первый раз – когда было еще совершенно темно. Костра уже не было, и лишь скудный свет взошедшей луны позволил мне с трудом различить расплывчатые тени. Второй раз я поднялся на гребень, когда начало светать. На этот раз я уже не увидел ничего – верблюды и путники исчезли. Скорее всего, они снялись до рассвета.
Утро было для нас хмурым. Нам позарез были нужны еда и питье. Пришла очередная SMS с новыми координатами. Я, с трудом фокусируя взгляд, тыкал стилусом в экран и забивал в навигатор данные.
– Десять километров на юго-запад, – сказал я, когда гаджет пискнул, объявляя о том, что проложил маршрут. – Там шоссе. Много населенных пунктов. Там мы найдем воду и еду.
Бойцы промолчали. Никто не давал гарантии, что мы раздобудем там провиант; скорее, мы получим новые координаты и снова тупо попремся по раскаленной пустыне невесть куда.
– А склад далеко? – спросил Смола, закатывая повыше рукава куртки. – Тот самый, который мы должны поднять на воздух.
– Командир, в самом деле, – начал бузить Остап. – Когда эта «охота на лис» закончится? Мы уже соскучились по нормальной боевой работе.
– И зачем вообще мы сюда прибыли? – встрял Удалой.
Я не знал ответа на эти вопросы и промолчал. Ни одной идеи не пришло мне в голову. Отказаться следовать по маршруту? Но у меня не было никакой формальной причины не выполнять приказы. Потребовать от Фролова, чтобы тот перестал играть с нами втемную и открыто рассказал, что происходит? И опять у меня не было права требовать от руководства полной информации. Очень многие задачи я выполнял, находясь в полном неведении. В Южной Америке, например, мы ликвидировали человека, о котором не знали вообще ничего. Нам дали только его фото. Предполагали, что это какой-нибудь мафиозный наркоторговец. Оказалось, что парламентарий, лоббирующий интересы проамериканской группировки. И об этом я узнал лишь год спустя после задания. СМИ подало ликвидацию депутата как несчастный случай в автокатастрофе, и я узнал «клиента» только по фотографии, выставленной на новостном сайте.
Может быть, сейчас – похожий случай? Сложная, запутанная ситуация, в которой от нас требуется не задавать глупых вопросов и безупречно выполнять приказы, в каком бы виде они ни приходили?
Я редко обращаюсь к бойцам на повышенных тонах, но тут пришлось:
– Отставить разговоры! Вы знаете все, что вам положено знать! Ваши комментарии неуместны! Бегом – ма-а-а-арш!!
Может быть, я тут выступил как старый солдафон, но все же иногда надо ставить на место парней. Сомнение в правильности своих действий – страшная штука. Оно деморализует и отбирает силы.
Мы бежали, гремели ботинками, взбивая пыль. Солнце поднималось вверх, как воздушный шарик. Пустыня млела под солнцем, и четверо ничтожных существ, бегущих по ней, не доставляли ей дискомфорта. Я слышал за своей спиной тяжелое дыхание Остапа. Этот крупнокалиберный солдат особой разрушительной силы не имел себе равных во время рукопашной. Он валил врагов пачками. Остап вызывал восхищение и во время ближнего боя, производя эффект небольшого танка. Но вот бег по жаре был его слабым местом. Он быстро выдыхался, скучнел, терял боевой азарт. Смола в отличие от него бегал с целеустремленностью бешеной собаки. Он мог бежать ровно и, наверное, бесконечно долго. Бег вообще был его любимым способом передвижения из-за его предельной динамичности. Но у него была другая крайность – Смолу тяжело было остановить. Команду «Стой! Ложись!» он часто воспринимал как приказ на отступление, который априори не признавал вообще. Даже если бы сейчас перед нами встал непробиваемый строй омоновцев с наставленными на нас автоматами, Смола ни за что не остановился бы, предпочитая удариться со всей дури грудью о вражеские бронежилеты.